Колыбельная белых пираний

Выбравшись за пределы кладбища, Вера еще долго бродит по песчаным окраинным улицам, извилистым и сонливо-пустынным. Растерянно, в плотном оцепенелом тумане слоняется среди унылых двухэтажных построек. Несмотря на жару, дороги повсеместно сочатся осклизлой грязью, словно их внутренний, невидимый глазу кровоток не может восстановиться после дождей, и язвы луж никак не заживают. Знойное окраинное небо кажется каким-то необыкновенно пустым, абсолютно бесплотным. Эта небесная пустота отвечает пустоте между зданиями, и из каждого проема тянет пронизывающим, будто потусторонним сквозняком.

Студеный пот на спине подсыхает и превращается в жгучий межлопаточный зуд. Вера постепенно успокаивается, унимает разбушевавшийся пульс. Мысленно отодвигает от себя всеми силами ту неправильную реальность, в которой Коршунова больше не существует, а она продолжает существовать на его законном месте.

Надо просто дождаться его повторного визита. Результаты анализов уже готовы, и его об этом оповестили. Так что в самое ближайшее время он вновь заявится на прием. И все сразу прояснится, все снова встанет на свои места.

Спустя почти два часа бесцельных блужданий Вера оказывается в небольшом прохладном дворе, обступленном все теми же неказистыми двухэтажками. На нее внезапно накатывает глубокая усталость, и она решает присесть на металлическую серебристо-черную скамейку, почему-то влажную (возможно, скамейки здесь не просыхают так же, как и дороги). В центре двора во что-то увлеченно играют дети, и до Веры доносится бурно текущий разговор, присыпанный легким, невесомым смехом, словно сахарной пудрой. Родители детей сидят в стороне, по периметру двора, и время от времени поднимают на своих чад стеклянистые взгляды. Рядом с Верой, на соседней скамейке, расположилась скуластая красотка с шелковистой косой и зеленовато-желтыми, сочно-цитрусовыми глазами. Красотка без конца делает селфи, поворачиваясь то влево, то вправо. Периодически опускает телефон на джинсовые острые колени, вытягивает шею и надрывно кричит какой-то Вике, чтобы та была «поосторожней с прыжками». Чуть дальше о чем-то оживленно беседуют вполголоса две фигуристые женщины с детскими пестрыми рюкзаками. У обеих лица белые и рыхлые, словно подтаявшие в кипятке кусочки сахара. Обе одеты в темно-синие костюмы, лоснящиеся синтетикой. Сидящих на дальних скамейках Вере не разглядеть, она лишь видит сгорбленные над телефонами силуэты. Бесплотные, безлицые тени, вялыми шевелениями изредка обозначающие свое равнодушное присутствие.

И вдруг в поле зрения Веры попадает мальчик, одиноко сидящий на земле возле пышного тенистого куста. Извлеченный из общего потока веселья. Его тщедушное тельце напоминает муху, вынутую из чая и брезгливо положенную на край блюдца. И, глядя на него, Вера вспоминает мальчика Луиса из окрестностей Манауса.

Ведь он был таким же. Точно таким же хрупким отверженным существом с поломанным сердцем.

– Чего ты пялишься?! – кричит мальчику красоткина дочь Вика, словно в подтверждение Вериных мыслей. – Тебе мало одного выбитого зуба? Хочешь нарваться?

Мальчик в ответ насупленно молчит, неловким движением вытирает ленточку крови, бегущую из угла рта.

Сломать у такого сердце еще проще, чем зуб. Его сердечное устройство вряд ли сложнее механизма обычного старенького будильника. И до того как этот бедняга начнет поедать живьем других, его самого уже обглодают изнутри.

В памяти внезапно всплывает цитата Антониу Виейры из той самой книги. Про рыб и людей, поедающих друг друга живьем. И Вера тут же вздрагивает, вспоминая, что эта цитата кем-то выведена на стене одного из сквозных дворов между больницей и «Новым городом».

– Чего молчишь? Вали, если не хочешь попрощаться с остальными зубами! – это уже кричит кто-то из Викиных кавалеров.

И Луис встает и медленно удаляется от группы гонящих его сверстников.

Мальчик, не умеющий, не желающий бороться. Так же, как и я. Легко вытесненный прочь из кипучего полнокровного мира.