Колыбельная белых пираний

Полдня Вера бесплодно слоняется по городу – как когда-то в одиннадцатом классе вместо потерявших всякий смысл уроков. Словно сделав большой ненужный круг, она возвращается к исходной бессмысленности своего жизненного занятия, которое спокойно можно заменить пустой, праздной прогулкой. Совсем рядом, в центральной городской больнице сейчас страдают Верины пациенты. Терпят жгучие уколы, распускающиеся под слоем кожи горячими красными бутонами. Ожидают приема в душном коридоре, переминаются с ноги на ногу, уязвимые, кровоточащие, тяжело нагруженные ношей собственной болезненной плоти. Но Вера, даже если прямо сейчас отправится на работу, вряд ли чем-то сможет им помочь. По крайней мере, не больше, чем ее ответственные и серьезные коллеги, которые сейчас, без сомнения, на месте. А уж колыбельным пациентам не поможет никто и никак. И пусть уж лучше ими занимаются те, кто не слышит бесполезные переливчатые звуки неотвратимой смерти.

Вера когда-то очень хотела помогать. Но теперь от этого несбывшегося желания практически ничего не остается, и она снова предпочитает уйти, не оборачиваясь.

И все-таки в голове в очередной раз всплывает давний разговор с Лорой, с той самой худенькой колыбельной пациенткой, смерть которой не определялась ни в одном органе.

– Вы знаете, что я умру, – спокойно повторила тогда Лора. – И надо полагать, я у вас такая не единственная. Вы чувствуете умирающих пациентов, но помочь им не можете, так? Или нет, не так: вы думаете, что не можете им помочь? И поэтому даже не пытаетесь. Как ни в чем не бывало назначаете бессмысленное лечение от нестрашных болезней.

Я и правда не могу им помочь, хотела ответить Вера, но не сумела. В горле как будто округлилось что-то сухое, плотное и не давало словам зазвучать.

– Допустим, спасти меня вы действительно не в силах, – продолжила Лора. – Я – случай особый. Моя точка невозврата действительно пройдена. Но ведь случаи бывают разные. Кому-то ваше чутье, возможно, способно помочь.

– Не способно, – наконец ответила Вера. – Если я чувствую смерть, то значит, точка невозврата пройдена – в любом случае. Не только у вас, а у всех. И спасти я не в силах не только вас. Никого.

Лора как будто задумалась. Словно сорвалась в какую-то свою давнюю мысль. Темную, тяжелую, раскровененную. Но спустя несколько секунд вернулась обратно в разговор:

– Насчет чужой точки невозврата – никогда точно не знаешь, где она. Я много о ней размышляла, об этой самой точке. Впервые задумалась, когда погиб мой старший брат Данька. Поскользнулся и упал с лестницы. Вот так глупо. Мне было тогда семнадцать, ему – почти двадцать три, без двух недель. Я долго не могла поверить, что это действительно произошло. Сидела неподвижно целыми днями на кухне, водила глазами по кафельным швам, по скопившейся немытой посуде. Мне казалось удивительным, что календарь над раковиной никак не отреагировал на Данькину смерть: по-прежнему беспечно улыбался мультяшными медвежатами. Помню еще, за окном все эти дни монотонно скулила собака и своим скулежом давила на больную точку в моей голове.

Лора плотно сжала губы, словно пытаясь сильнее сдавить свою давнюю, туго спрессованную боль. Затем продолжила:

– Скончался Данька не от травм, а от спровоцированного падением разрыва сердца – оно у него с рождения было слабое. Умер он не сразу: мне говорили, что, когда подъехала скорая, он еще жил. И когда врачи собрались приступить к его спасению – он тоже еще жил. И когда спасение началось – тоже. Но прошла минута, и его вдруг не стало. Я тогда подумала: где же был тот упущенный миг, та крошечная, микроскопическая доля секунды, после которой уже все стало бесполезно, хоть Данька и продолжал еще жить? Где именно прошла во времени разделительная линия между жизнью и смертью? Как говорил герой романа одного французского автора, крайнее мгновение: еще можно… еще можно… больше нельзя. Когда граница уже пройдена, и несмотря на то что жизнь пока еще не утекла, обратного пути нет. Человек становится как перезревшее яблоко, которому не удержаться на плодоножке. После границы обратного пути не бывает, есть только путь вперед – оторваться от ветки и лететь на зов земли, позволить земле принять себя. И красивый, сочный, блестящий плод пускает весь свой сладкий сироп в землю, высыхает, сморщивается, скукоживается.

– Знакомо. Мне такое приходится наблюдать постоянно.