Колыбельная белых пираний

При жизни дядя Коля категорически отказывался что-либо делать с оставленной дачей. И запрещал другим. Неприкосновенный дом все больше разрушался, храня в себе привычную сущность вещей. Но не оседал, не приближался, разбухая и тяжелея, к сырой всепоглощающей земле, а, наоборот, как будто легчал, еще больше прореживался, наполнялся воздухом. Постепенно распадаясь на невидимые глазу частицы, рассеиваясь по ветру, он словно окончательно прощался со своей осязаемой, материальной формой.

А зимой этого года, сразу после дядиколиной смерти, мама занялась продажей участка.

– Дом, разумеется, под снос, но земля-то хорошая, и от города всего полчаса, так что покупатели всяко найдутся, – равнодушно сказала она.

И покупатели действительно нашлись, причем довольно быстро.

Вера возразить не могла: по документам дача отходила маме. Да и веских, серьезных аргументов против продажи участка у нее не было. Пришлось промолчать, заперев свое мучительно жаркое, нарывающее несогласие глубоко внутри. Но эта вынужденная немота больно сдавливала горло и блестела в глазах бессильными непрорвавшимися слезами.

– Да ладно тебе, Веронька, ну что ты, – утешал ее Кирилл. – Ну разве ты планировала что-то с этим домом делать? Жить там? Ты ведь даже о ремонте никогда не заговаривала, за столько-то лет. Ну так зачем он будет стоять пустым и гнить?

Ответить было нечего. Вера и правда не думала о ремонте и переезжать в пустующий, холодный, неуклонно распадающийся дом не собиралась. Как и дяде Коле, ей просто отчаянно, по-детски упрямо хотелось, чтобы все оставалось по-прежнему, на своих местах. Чтобы ничего из старой жизни не исчезало и продолжало существовать в неизменном виде – пусть даже не рядом, не вокруг, а отдельно, за пределами повседневности.

В конце весны Вера съездила один раз в садоводство. И обнаружила, что от прежнего садоводческого мира осталась лишь крошечная подгнившая сердцевинка – словно яблочный огрызок. Пара темных покосившихся домиков с разбитыми верандными стеклами. А вокруг пышно расцветал коттеджный поселок – яркий, сочный, полновесный. На бывшем участке тети Лиды и дяди Коли тоже, судя по всему, рождался новый крепкий коттедж – вместо снесенного ветхого домика. И внутри этого свежего, зарождающегося коттеджа уже наверняка разрастались удобные практичные вещи.

Вера посмотрела на бывший родной участок лишь мельком. Не стала задерживать взгляд дольше, чем на пару секунд. Тут же отвернулась и быстро зашагала прочь, к автобусной остановке, отчаянно пытаясь унять набухающую за ребрами боль.

Она абсолютно не почувствовала, что оставшаяся на месте снесенного дома душа зовет ее, звучит внутри хотя бы легким отголоском. Как будто даже земля на месте первого дома решила забыть Веру. Не узнавать, не откликаться на ее появление. Пережить это было тяжело, но в утешение все-таки оставался второй, нынешний дом, в котором мягко светилась их с Кириллом общая жизнь. В котором можно было лечь на красно-белесый диван, под исцеляющий абажур, чувствовать тепло и оттаивать от переливчатых колыбельных мелодий, звучащих в больнице.

Неужели теперь и этот дом решил меня не узнавать?

Вера рассеянно смотрит сквозь лестничное окно. Снаружи уже потихоньку начинают просыпаться фонари. Их свет – апатичный, голубовато-сизый – пока что довольно бесполезен и почти полностью растворяется в молочной мути ранних сумерек.

И тут внезапно Вере на почту приходит очередное письмо от отца:

«Сынок, ты не представляешь, как я рад, что мы с тобой сегодня встретились и обо всем поговорили. У меня словно камень с души свалился. Надеюсь, теперь мы будем видеться часто. Можем, кстати, в следующий раз встретиться вместе с твоей мамой. Думаю, она будет рада.

И еще: я очень счастлив, что ты именно такой, каким я тебя всю жизнь представлял. Я безгранично горжусь тобой и очень-очень надеюсь, что успех и благоденствие будут сопровождать тебя всю твою долгую жизнь».

Ну это уже точно переходит границы разумного. Всему должен быть предел, в конце-то концов.

Вера тут же решает позвонить матери и на этот раз непременно добиться вразумительных объяснений. Даже если мать сейчас страшно занята, Вера не отступит, пока не услышит ее комментариев происходящему.

Она уже собирается нажать на дисплее на зеленую трубку, но в этот момент во дворе появляется Кирилл. В поспешном, как будто чуть тревожном темпе проходит по расхлябанной плиточной дорожке.

Ладно, позвоню позже.

Внизу слышится грохот дверного железа, и тут же раздаются стремительно взбегающие шаги.

– Веронька, а ты что тут делаешь? – спрашивает он прерывистым, запыхающимся голосом, увидев сидящую на подоконнике Веру. – Ты же болеешь, тебе лежать надо!

– Болела. И вышла в аптеку за аспирином. Вот Алина знает.