Колыбельная белых пираний

– Не выходной, а больничный. Мне Кирилл утром сказал. Он, знаете ли, за вас переживает, думает, вы чуть ли не при смерти лежите в кровати. Все вздыхает да повторяет без конца: как там моя Веронька бедная-несчастная? А Вероньке, я смотрю, не так уж и плохо. Или, может, вы в аптеку за аспирином ходили?

– Нет, аспирин у меня дома есть и так. А в аптеку я ходила за берушами. Чтобы не слышать посторонних словоизвержений. Просто очень уж иногда утомляют разглагольствования, понимаете.

– Да знаю я прекрасно, куда и зачем вы ходили.

Вера невольно вздрагивает, и это не ускользает от недобро-золотистого Алининого взгляда.

– Прекрасно знаете? Интересно, откуда. Вы за мной следите? Или у вас экстрасенсорные способности открылись?

Алина резким, почти театральным жест ом откидывает со лба мелированную прядь, высушенную до соломенной ломкости.

– Ни то ни другое. Просто логичный, закономерный вывод.

– Ну что ж, судя по всему, логичные выводы – это ваш конек. Поделитесь, сделайте милость.

– Да пожалуйста. Не нужно быть экстрасенсом, чтобы догадаться, что ходили вы на свидание со своим вчерашним любовником. И, собственно, ради этого свидания вы и взяли так называемый больничный.

Несколько секунд Вера молча оглядывает Алину с ног до головы. Думает, что в темноте этого добротного здорового тела, затянутого в упаковку цветастого платья, должно быть, обитает точно такая же душа. Теплая, пышная, хлебобулочная. И ей там совсем не тесно.

– Простите, а вчерашний любовник – это который? А то у меня их несколько. Уточните, пожалуйста.

– В том, что у вас их несколько, я не сомневаюсь, и можете ерничать сколько угодно. А сейчас я говорю про того самого, с которым вы вчера разгуливали по больничному двору.

В груди тут же горячо заныло, словно от огромного расчесанного укуса.

– Значит, вы и правда за мной следите?

– Не слежу, не переживайте. Я вчера отвозила маму в больницу. И провела там в ожидании целый вечер, пока ее принимал кардиолог. Может, вам это и покажется странным, но люди иногда заботятся о своих родных и думают не только о собственном приятном времяпрепровождении.

– Может, вам это и покажется странным, но, если люди гуляют вместе по больничному двору, это не означает, что они любовники. Знаете, врачи иногда разговаривают со своими пациентами за пределами приемной. Например, в больничном дворе. В это, видимо, сложно поверить, но такое случается.

– Допускаю. Только разговор ваш со стороны был не слишком-то похож на медицинское консультирование. Или, может, это был неизлечимо больной, вконец ослабевший пациент, и вы постоянно хватали его под руку, чтобы он не упал?

– Именно так. Я забочусь о своих пациентах.

– Это я заметила. Даже слишком заботитесь. Смотрите, не перестарайтесь.

– Не переживайте за меня. Лучше сходите куда-нибудь, развейтесь, проведите свою драгоценную половину выходного с пользой для себя.

Алина смотрит на нее уже откровенно враждебным, неподъемным взглядом. И в этом взгляде как будто сосредоточилось все ее плотное гигиеничное нутро, обросшее повседневными хлопотами и, как якорь, держащее ее на земле.

– Развеяться – это больше по вашей части, – произносит она внезапно осипшим голосом. И совсем уже полушепотом добавляет: – Все же знают прекрасно, какая ты шалава. Даже твоя подружка Марьяна так считает. И зачем ты только появилась в тот день на наших курсах? Английский тебе учить было незачем. Тебе все незачем. Ты живешь своей обособленной убогой жизнью. Ни к чему не стремишься, ни за что не борешься. Зачем ты вторглась в нашу с Кириллом жизнь? Зачем ты вообще есть на этом свете?

– В вашу с Кириллом жизнь? Прошу прощения, но, кажется, никакой общей жизни с Кириллом у вас не было.

Алина плотно зажмуривается, и ее круглое лицо становится похоже на треснутую чашку.

– Так могла бы быть, если бы ты не появилась! Если бы тебя не существовало. Если бы ты…

Она хочет добавить что-то еще, но ее голос как будто истончается, слова начинают хромать, проваливаться обратно в горло. В конце концов Алина замолкает, резко отворачивается и уходит прочь, яростно вбивая в землю толстые оранжевые каблуки. Стремительно удаляется в сторону предвечерней улицы – изломанной солнцем, пропитанной солоноватой испариной. Туда, где через пару часов соберется пробка, похожая на скопление мух на липкой ленте. И в этой пробке будут томиться активные предприимчивые люди, которым есть куда спешить и за что бороться.

Вере внезапно становится жаль Алину с ее отчаянной прямотой, наболевшей и внезапно прорвавшейся обидой. Жаль ее простого, как будто печного тепла, пропадающего впустую.

Ведь ей нужно так мало. Просто подарить это тепло другому человеку, и чтобы тот непременно его почувствовал и оценил. Чтобы это тепло стало нужным.

И, возможно, она права. Возможно, если бы меня не было, у них бы и правда что-нибудь сложилось.