Колыбельная для моей звездочки

И тут же свершилося! Коечто и ахнуть не успела, как пугало перестало быть страшным. Всё по-прежнему в нём: и капелюх, и кафтан, и лицо, – но страх перестал быть. И это сразу же заметил из поднебесья журавель. Тот самый, проштрафившийся. Бросивший Коечто на грядках.

Пока пугало было ужасным, журавель летал поблизости на высокой высоте, не решаясь даже приблизиться к огороду тётки Пожилойгодихи. Но и не решаясь улететь насовсем. Что ему Боженька скажет? «Не выполнила ты, птица, возложенное на тебя задание», – скажет. Но теперь, когда пугало подобрело, другое дело! И журавель начал снижаться…

Пожилойгодиха, как увидела этого журавля в облаках, обмерла. Неужто птица ещё одну девку ей тащит?! И помчалась поскорее в огород – на пугалку смотреть. Что с пугалкой такое случилось, что его журавли бояться перестали? Выскочила на огород Пожилойгодиха и видит невозможное: переменилось пугало. И теперь оно уже не самое страшное, а только чуть и понемногу в отдельных местах. А таким пугалом разве перепугаешь журавля? Да никогда в жизни!

– Надо срочно взять в руки свою нервную систему! – воскликнула Пожилойгодиха, но вернулась в хату, взяла головёшку из печи и на огород побежала.

Коечто, как увидела у Пожилойгодихи в руках тлеющую головёшку, наперерез кинулась. Да только кто остановит рассерженную женщину? Разве что прямое попадание танком в печёнку, а тут какая-то нелепая девчонка Коечто!

Ткнула женщина Пожилойгодиха головёшкой в пугалку, и занялся высокий пламень. Весело горит пугало. От огня рукава его вздымаются, будто обнять кого желают. А лицо-сноповяз будто смеётся или ещё как-то… Одним словом, ужасно улыбается.

– А ты, Коечто, иди и вымой плошки на кухне! – рявкнула тётка Пожилойгодиха девочке, чтобы загладить следы преступления.

В первый и последний раз не послушалась тётку Коечто.

– Любименький! – крикнула Коечто и прислонилась к пугалке, обняла его, и пламя взлетело до небес.

И в тот же миг растаяли чары злого колдовства, потому что, когда утром журавль опустился на огород тётки Пожилойгодихи, посреди потухшего кострища его ожидал принц. Тот самый. Вместе со своей шпагой. И девочка Коечто. Сидели они, обнявшись, укрытые сюртуком принцевым, и дрожали от холода.

Потрещал журавель недовольно клювом, как это у них, у журавлей, водится, поворчал, что вместо одного оставленного ребёнка у него теперь целых две штуки. Но куда птице деваться? Не бросать же. Усадил в косынку принца и Коечто. И полетел.

Коечто и принц в лучах рассветного солнца раскачивались на косынке, будто на качельке. И летели туда, где они всегда будут вместе. Где ромашки выше людей, где звери понимают язык и где никто никогда никого не обижает.

А утром Пожилойгодиха на своём огороде обнаружила не иначе забытую кем-то хрустальную туфельку. Подняла она её – и тут же стала страшной, будто пугало. Не догадываясь об этом ужасном превращении, Пожилойгодиха пошла в избу. Навстречу ей – Бу, Ну и Фу. И тоже такие страшненькие, что ни в сказке сказать, ни языком почесать. Да что там девки! Кот – и тот изменился с лица. Волосья во все стороны торчмя, глазелками зыркает…

Зыркнул кот в зеркало, воскликнул, увидав отражение:

– Святые угодники!

И упал в обморок.

Следовательно, разглядели они все друг друга и застыли в немом изумлении. И наверное, до сих пор так и стоят. Только проверить этого никак нельзя, потому что к хате Пожилойгодихи никто из-за страха приблизиться не может. Один я решился, да вот дара речи лишился, и потому здесь сказке конец, а кто слушал – тот молодец!

2007 г.

Про Егорку, Бармалейку и Чёрта

Не знаю, братцы, как там где и кто, а вот у нас раньше бабы красиво песни пели, а теперь – мужики. Не-е, может, мужики поют и не так красиво, но зато очень стараются. И то, когда раньше мужикам песни было распевать, если они на хозяйстве целый день топчутся? И коровку подои, и бельишко простирни, и избёнку подмети, и ребятёнку сопельки подотри, а когда баба домой вернётся, ты уже должен во всей красе перед ней предстать – борода причёсана, рубашка оглажена, портки… в общем, тоже оглаженные. А то баба – она ведь такая! Не ровён час, разлюбит и к другому мужику ухлыздит… Более опрятному во всех отношениях.

Так что, пока мужики труд домашний работали, бабы в это время бражку попивали с подружками, когда в домино им резаться наскучит.

А когда натрескаются, бывало, женщины бражки, так и давай выспрашивать друг у друга:

– Ты меня уважаешь, Валя?

– Уважаю. А ты меня, Света, уважаешь?

– А то! Не понимаю, куда мой деньги девает.

– И я не понимаю, Валя… Вот-те крест – не понимаю!

Сойдутся на том, что обе они уважаемые и обе не понимают, обнимутся и, покачиваясь, чешут с песнями по домам. И по дороге так задушевно мелодии выводят, что Чёрта аж завидки берут.