Колыбельные неведомых улиц. Разговоры с бездомными об их жизни

– Но в совесткое время тебе обеспечивали работу, а если ты отказывался от этой работы, тебя сажали. И заставляли работать бесплатно, понимаешь какое дело? Ты им нужен был, а здесь – мы никому не нужны. И если ты сейчас не начнёшь карабкаться… Вот у меня сейчас здоровья нет, во всех странах, я узнавал, у меня одноклассница в Баварии живёт, она говорит: у нас нет прописки. У них нет прописки, но у них отец заболел, ему дали пенсию, понимаешь? Она родила четверых – мать-героиня она. Не обязательна прописка, а у нас – я не знаю, какая-то хуйня.

Я пришёл в поликлинику вот здесь вот. У меня есть медицинский полис, я прихожу, они меня ставят на учёт. Я говорю: вот так и так, вот мои документы, выписка у меня. – Да ты инвалид, будем оформлять тебе документы. Я говорю: оформляйте. – А где твоя прописка? Я говорю: нет у меня прописки, восемнадцать лет у меня нет. – А, ну тогда всё, ты бомж, иди на хуй отсюда. Понимаешь, какие дела? Я говорю: вы мне выпишите хотя бы на лекарства бумажку вот эту.

– А по выписке возьмешь… И вот я эту выписку боюсь потерять, потому что я лекарств себе не куплю. А лекарства эти – мне приходится на паперти сидеть. Я мог бы там шаурму себе взять, пожрать что-нибудь себе, а мне надо на лекарства откладывать тыщу двести, понимаешь? [От государства] вообще ничего не получаю.

– А если бы была прописка, получал бы?

– Я бы оформил себе пенсию по инвалидности хотя бы. Мне врачиха говорит: это вообще вторая группа, это положено. Уже пятнадцать тысяч бы получал… А где там прописаться? Негде, к детям я не пойду. Я вообще не хочу, чтобы дети видели меня таким. Во всех странах, я не знаю, мы живём как в Китае, даже хуже, даже в Китае уже [такого нет]. Если бы мне вернулось здоровье, я бы, наверное, всё изменил. Опять бы начал зарабатывать и поехал бы, наверное, к детям, пока здоровье есть. Может быть, чего-нибудь восстановил, хотя навряд ли. Была возможность заработать и уехать, но я не уехал из-за этой сухой погоды.

Вообще, по большому счёту, единственная у меня мечта – это чтобы с мозгами умереть. Знаешь, есть люди, когда у них амнезия, там или чего, а мне хочется, чтобы при памяти быть. Просто умереть при памяти – и всё, в сознании, как отец. Уже ничего не хочется… Я, наверное, всё сделал: дом я построил, сад я посадил у дома, слава богу, дети. Хорошего мало, видишь, я толком-то ничего в этой жизни не сделал. Надо бы рядом с ними быть. Поддерживать, оказывается, лучше морально, а не деньгами, понимаешь? А я это поздно понял. Когда у меня отец со мной был, он денег-то мне не давал, я с шести лет на такую работу [пошёл]. Но он меня морально поддерживал, и я ему был благодарен. А меня дети не ценят, потому что они меня не видят, они со мной не общаются. Я развёлся – и всё.

Дима

Мне нечего скрывать, я на улице живу, братуха. Я уличный, давай на „ты“. Мы привыкли, у нас нет дверей на улице. Мне пятьдесят два года. Я родился на Кавказе, в Баку. То есть в Азербайджане, в Кировской области, а сейчас я здесь, на улице. Приехал работать – кинули. Ну я пошёл на запой, документы, ну всё, короче, стащили. И началась у меня уличная жизнь. Выживал я целый последний год. Точно я не могу сказать, с какого числа, но целый год, это стопроцентно. Все эти морозы, я просто на улице картонку ложил и так спал.

Вон там ветродуй есть, на картонке ночевал. Тридцать два градуса мороза было. Через три дня меня увезли на скорой: двухстороннее воспаление лёгкого. Некуда было деваться: в автобус не приняли, места нету и в электричку опоздал. Пришлось там [ночевать], там половина хоть грееет, ну водка была, вот я себя поддерживал. И до утра так, на картонке. Ну в основном постоянно то здесь, то хоть где вот тут на Курском вокзале или в Подмосковье куда поехал. Где ты хочешь, так и живётся – так выживаем, короче. Друзья, знаешь, какие здесь, братан? Вот уличные есть, мы друг другу помогаем. А есть наоборот – воруют последнее. Даже могут тапочки…

– Даже тапочки украсть?

– Отвечаю – я без тапочек остался.

– Да ты что. А ты потому в тапках, что у тебя башмаки украли?

– Нет, у меня есть. Просто у меня нога болит, поэтому я их одеваю. Проснулся – и нету у меня тапочек и в носках я вышел на перрон. Там пацаны были, вот там убирают, на электричке работают – принесли мне тапочки. Это зимой было, я зимой в тапочках ходил. Я вырос в бедной семье, с восьмого класса я работал трактористом. Мать у меня работала дояркой. Семья большая была, десять нас. Самый младший я, ну, младшая сестра ещё одна, по мужскому роду я говорю. Потом поехал на заработки в Самару, раньше было лучше там. Поработал, приехал, в армию меня забрали. В армии отслужил два года, в Амурской области.

Здорово… [Дедовщина] была. Там так было: кто сильней, тот и выживает. А там каждый своё берёт. Там не было мой привет, твой привет, по-земляцки было, по-земляцки. Ну как бы: вот эти земляки, эти земляки соберутся, драка, всё было. Служили, ну молодые, дураки, здоровья много, а мозгов-то ни фига.