Кома. Первая и вторая книги

Я сделал вид, что задумался.

— Ну… Там есть витраж с русалкой и бассейн. В остальных ванных такого нет. Гарри, попробуй сначала в общежитии яйцо искупать, а потом, если ничего не получится, иди к старостам. А то я тебя знаю. Попрешься туда ночью, в мантии-невидимке, наткнешься на кучу неприятностей и Снейпа…

Гарри рассмеялся, пообещал не лезть на рожон, и утащил Гермиону на очередной танец.

Пару раз Ведуньи играли явно что-то традиционное, потому что танцевали только чистокровные. Меня поразило больше всего то, что пары в этих танцах были и однополые, то есть мальчики с мальчиками и девочки с девочками. Это не смотрелось глупо или неуместно. Танцы изобиловали сложными фигурами и движениями. Участники одного из таких танцев постоянно перемещались, меняясь партнерами и создавая текучий красивый рисунок. Чем-то напоминало средневековые пляски, только динамичнее.

В общем, кроме случая с Роном, в остальном вечер прошел идеально. Когда Дамблдор объявил последний танец, я потянул Гермиону к выходу. Мы неспешно побрели в сторону башни Гриффиндора.

— Спасибо тебе за чудесный вечер, — лукаво постреливая на меня глазками, сказала покрасневшая Гермиона.

— Пожалуйста, обращайтесь, моя леди, — ответил я.

— Почему ты меня так называл? Моя прекрасная креолка? Я же не имею отношения к этой народности.

Гермиона остановилась в коридоре, ведущем к башне. Ей оставалось пройти только галерею с портретами.

— Потому что так называли маму Александра Пушкина, — честно признался я. — Она была дочерью эфиопского князя. И у нее был такой же чудный цвет кожи как у тебя.

— Правда? — нежно выдохнула мне прямо в губы Гермиона.

Она смотрела на меня очень внимательно. С ожиданием. Я взмок. Так, кажется, у меня назревает очередная моральная дилемма…

Гермиона что-то рассмотрела в моих глазах и качнулась навстречу. Ой-ой. Мой самоконтроль полетел к чертям. «Вот чертовка, наверняка этого и добивалась», — еще успела мелькнуть мысль в моей голове. А дальше я махнул рукой на все моральные заскоки и сполна насладился поцелуями.

Когда Гермиона скрылась за портретом Полной Дамы, я помахал ей на прощание и пошел к себе. В душе противно свербела совесть. «Я мальчик, мне четырнадцать», — повторял я про себя, но почему-то легче мне не становилось.

Сложно быть взрослым в детском теле. Для психологических ровесников ты слишком маленький, для физических слишком взрослый. Наверное, так и становятся монахами.

Я свернул в подземелья и пошел по длинному пути. Им очень редко пользовались, потому что там неподалеку располагался класс зельеварения, а натыкаться на злобного хозяина этих мест лишний раз никто не хотел. Все ходили по короткому: прямиком от лестниц до общежития. Мне же нужно было проветриться.

Я прошел мимо статуи со змеей и заметил какое-то движение в темном боковом коридоре. Заинтересовавшись, я тихо подошел поближе и остановился, будто налетев на невидимую стену. Сердце забилось, зашлось от горячей боли. Желудок ухнул куда-то вниз.

Неверный свет факела скользил по выразительному бледному профилю и черным волосам, которые струились по плечам, отбрасывая холодные блики. Мужчина чувственно кусал губы и запрокидывал голову, жмурясь от наслаждения, сдерживал шумные вздохи. Белая рука внизу властно сжимала светлые волосы, не жалея прическу, направляя, не позволяя сделать лишнее движение. Длинный алый подол платья разметался по полу, и стоящей на коленях женщине было плевать на то, что белые ирландские кружева покрылись пылью.

Я попятился, не в силах оторвать зачарованного взгляда от потрясающей в своей пошлости и красоте картины. В груди будто взорвалась сверхновая, обдавая болючей ревностью и жаром возбуждения. Внутри натянулась пружина, угрожая лопнуть и смести всё вокруг, но я держал её, держал магический выброс. Северус откровенно наслаждался, и я не мог разрушить это, а вместе с ним и хрупкое доверие между нами.

Моё дыхание вот-вот грозило сорваться на всхлипы, и пришлось зажать рот рукой. Они меня не заметили — были слишком заняты друг другом. Чуть не запутавшись в собственных ногах, я побрел в общежитие, пытаясь справиться с дурацким телом и чувствами. Прошло, переболело… Наивный дурак! Полчаса поцелуев с податливой, мягкой и весьма темпераментной девчонкой не шли ни в какое сравнение с одним только видом этого прекрасного в удовольствии лица.

Я взлетел наверх, бросил камзол на кровать и метнулся в уборную, проигнорировав шутку ребят насчет горячей гриффиндорской штучки. Закрывшись в кабинке, я плюхнулся на закрытый унитаз и, зажмурившись, расстегнул штаны.

Выразительный профиль… чувственно закушенная губа… Длинные ресницы бросают тени… И так хочется провести рукой по текучим мягким прядям и впиться губами туда, в укромное местечко между мочкой уха и жесткой линией челюсти, где бешено бьется жилка… Но нельзя.

Я медленно вытер себя куском бумажной салфетки, поправил одежду и, смахнув рукавом злые слезы, вышел к умывальникам. Вода остудила голову, скрыла покрасневшие глаза. Черт, с этим надо что-то делать и срочно, пока я всех тут не поубивал своими ревностью и гормонами.