Команданте Чавес

Помню, когда мы готовили восстание в Венесуэле, пал Советский Союз. Какое несчастье! Посол Гарсиа Эрнандес был тогда моим командиром в танковой части. Я начинал служить еще в 1978–1979 годах молодым лейтенантом, а моя дочка Роса – вот она здесь – была совсем маленькой, только родилась. Она моя старшая. (Аплодисменты.) Прошли семидесятые годы, восьмидесятые. Наше революционное движение имело только наши, национальные корни, уходившие в боливарианское наследие, в нашу историю. Однако мы, молодые военные, смотрели на мир, на горизонт: на Кубу, на Никарагуа, где совершалась Сандинистская революция, и, конечно, на Советский Союз. Потому что мы знали, что революции в Венесуэле придется противостоять могущественной империи – самой могущественной из всех, что были до сих пор в истории. А она всегда противостояла переменам в Латинской Америке, каким бы путем они ни происходили – не только революционным путем, который воплощали, например, Че Гевара, Фидель Кастро, но и путем выборов, как с Альенде – после выборов его свергли, и за этим скрывалась имперская рука. А все эти перевороты против Селайи, против Эво, против Корреа, против нас-за всем этим тоже имперская рука.

Мы были уже почти готовы начать восстание. История несла нас подобно урагану, как сказано у Виктора Гюго в романе «Отверженные» в том незабываемом диалоге между епископом-консерватором – они почти все консерваторы – и умирающим революционером, членом Конвента. Он был неплохой человек, тот епископ, хоть и консерватор, и пришел дать умирающему благословение. И вот на его вопросы: зачем столько крови, зачем обезглавили короля – устами умирающего революционера отвечает сам Виктор Гюго, выдающийся мыслитель, но мог бы ответить и Христос из Назарета, мог бы ответить и Эво Моралес, начавший революцию в Боливии, сердце Южной Америки: «Сеньор епископ, гроза вызревала пятьсот лет, а вы хотите считать ее причиной молнию». Молния – только следствие грозы, которая созрела. Так и мы. Поэтому и Фидель Кастро, когда его судили, заявил трибуналу: «Выносите мне приговор, это неважно – история меня оправдает». Пусть винят меня – революций никто не планирует, они извергаются, как вулканы. Они – продукт накопления сил, и потом дают ростки. Как говорил Боливар в Ангостуре: «Мне приписывают все, хорошее и плохое, а меня только, как ничтожную соломинку, нес революционный ураган». То же и теперь. Ураган двинулся. Пало советское правительство. Пало правительство сандинистов. И все равно венесуэльская революция пошла в рост, имея свои собственные силы, свои собственные обстоятельства, даже оставшись без внешних обстоятельств – как бы то ни было, исторические роды произошли. Конечно, нам было очень жаль, что пал Советский Союз, что пали сандинисты, но остались великан Фидель, кубинский народ, кубинская революция. Так прошли все эти годы. Мне никогда не забыть один сентябрьский день 2000 года. Боливарианская революция уже становилась властью, я был уже президентом и присутствовал на ежегодной конференции ООН. Там произошла моя первая встреча с российским президентом. Она длилась всего десять минут – надо было уложиться в эти рамки. И когда прошли те десять минут (показывает записку: смех в зале), помню, что мне сказал Владимир Путин: «Чао. Прошу тебя: нам надо поговорить больше». И я стал узнавать эту землю. Я немало поездил по вашей российской родине, проникся ее историей. Я побывал в Волгограде, Ленинграде и понял всю правоту Че. В Ростове-на-Дону видел казаков, воинов России.

Подводя итог, могу сказать: это часть того же процесса независимости народов мира. У каждого – свои обстоятельства, свой темп, но никто из нас не может быть свободен в одиночку: только объединившись, мы сможем обрести новое качество – мир справедливых, мир свободных, – покончить с империями, старыми и новыми, и сделать реальностью то, о чем мечтало столько людей целые столетия.