Командир

Стумпо – моторист и ловец кораллов, говорит едва слышно. Когда он разговаривает на своем диалекте, его невозможно понять. «Воздух для нагнетания закончился». В его взгляде нет обычного вопроса, он говорит без страха. Сообщает об этом так, как если бы закончилась туалетная бумага.

Тодаро подает знак всем остановиться, все останавливаются и умолкают. Лодка идет на дно. Справиться с такой глубиной нам не под силу. Мы давно уже перешли отметку, ниже которой эта лодка не была рассчитана. Ужас застывает на лицах подводников, за исключением Тодаро и Степовича.

«Дело моряка – в море умереть». Я не боюсь умереть, со мной такое уже случалось и написано на лице.

Тодаро уже покойник. Его металлический корсет разве не цинковый гроб? Лодка спускается все ниже. Ударяется о дно. Останавливается.

Мы в неподвижности на большой глубине, где скоро от давления начнут вылетать заклепки. Мы перестали сопротивляться. Как мы пересечем пролив? А ведь многим другим удавалось, и только мы такие долбоебы, что не сумеем пройти?

О матросы, о матросская молодость…

Степович молод, но и он погиб, потому что не боится смерти.

8. Тодаро

Морское дно.

На борту полутемно, лампочки и манометры разбиты, переборки клетушек старших и младших офицеров все наперекосяк, горы тарелок, стаканов, осколков, тахометры тоже все в прах. Вспыхивает слабая сигнальная лампочка. Красная. Из батарей валят пары серной кислоты. Всем надеть маски. Генератор накачки вырубился. Надо заменить перегоревшие пробки.

Глубина двести восемьдесят метров.

Поглотившая нас темнота длится бесконечно, она надолго остается в памяти тех, кто выживет.

Не хватает кислорода. Жесты, как у лунатиков. Сложные движения, путаные. У Манчини онемела рука, это начало паралича. Я массирую. Поглаживаю заклепки, которые сперва ворчат, а потом выскакивают под давлением толщи воды. Одна угораздила Леандри прямо в лоб, тот матерится. Просачивается вода. В цепенящем состоянии страха надо действовать быстро. Затуманенные глаза на лицах в масках больше не задают мне вопросов. Тела засыпают без маминого поцелуя.

Темнота ударяет мне в голову, как в ту ночь на морском берегу, когда еще было спокойно, когда у меня еще не было каркаса, а была только ты.

Крепись, Рина, знай, что я тебя люблю и веду за собой, хотя я и не самый лучший, а просто лучше других тренированный. И потом я сомкнул глаза.

Манчини действующей рукой меняет пробки.

Теперь изрыгните весь оставшийся в вас воздух. Весь. До последнего пузырька, ибо, если это не наш последний вдох и выдох, мы не поднимемся никогда. Стумпо управляет судном как будто дыханием своих легких.

Мы отталкиваемся от дна. Невероятно, это какое-то чудо.

Слышится шум моторов и скрип переборок.

Штурвалы на всплытие. Потихоньку вперед. Всплываем. Всплываем. Всплываем.

Глубина сто метров.

Мы спасены.

Ты имеешь полное право выколоть глаз тому, кто жалуется на прогорклое масло, потому что он не заслуживает лучшей участи. Здесь, в телах этих пацанов, больше страха, чем крови, но они не жалуются, они превращают свое бессилие в сокрушительную мощь, когда ты ногтем способен потопить эсминец. Они напряжены, словно в ожидании чего-то. Они готовы. И беззащитны.

Рина, я страшно хочу выспаться, когда вернусь домой, но перед сном мы же займемся с тобой любовью?

В глухой тишине лишь едва различим скрежет железа.

9. Стумпо

Скрежет железа, значит, у нас хреново. Я выпустил весь имевшийся на лодке запас воздуха, и мы всплыли. Но нам это все равно не в радость. Я уже знаю то, чего не знает никто. Ни эти пастухи-сардинцы, которые сношают овец, ни портные-неаполитанцы, ни все эти юноши, которые вместо подписи ставят крестик. И даже ученые профессора, научившиеся так изысканно щебетать по-итальянски, что кажется, «смычок их скрипки поет»! Но ни один из них не знает. Этого не знает никто.

Тросовые минные сети. Так сказал командир. Он-то все знает. Поэтому мы снова в нерешительности и балансируем, как эквилибристы на натянутом канате. Мы не можем двигаться. Застряли на мертвой точке. Кто-то просто боится, кто-то покрывается холодным потом, кто-то наделал в штаны. Я смотрю в глаза капитану. Бечьéнцо Стумпо[14] не за что стыдиться, ни перед кем и ни за что. Мне не стыдно смотреть в глаза командиру, чья лучшая подружка – смерть. Она мне тоже не страшна, она и мне подружка. С того самого дня, когда утонул мой отец с коралловой веткой в руках. Все ныряльщики в то время думали, что кораллы – это растения, но сейчас уже так не думают, а я тогда уже знал, что они не растения, а живые организмы.

Не буду долго тянуть резину, этот трос с подвешенными к нему минами надо как-то перекусить. Иначе взлетим к чертям.

Ну вот. Командир собирается выйти за борт. На глубине сто метров. А если не выдержит? Что в этом случае будем делать мы? Помилуй бог, я его уважаю, но не его это дело.