Командир

22 часа 00 минут

45 миль до Санта-Марии

Тодаро предоставил на четыре часа свою койку Фогельсу, сам занялся своими обычными командирскими делами и наконец решил отдохнуть. На пороге своей каюты он мне сказал: «Прилягу ненадолго. Разбуди меня через полчаса». Я себя чувствую перед ним неловко и уже много часов ищу минуты, чтобы перед ним извиниться. «Сальваторе, послушай…», но он меня перебивает, гладит на щеке мои шрамы и говорит: «Так и быть. Через час…»

Он входит и закрывается изнутри.

Сейчас он один, его никто не видит, но я могу представить, что он делает, как если бы я его видел. Садится на койку, стягивает сапоги, снимает рубашку и оголяет свой металлический торс. Следы, которые корсет оставляет на теле, стали намного заметнее. Когда его никто не видит, он позволяет себе гримасу боли, но берет себя в руки и глубоко дышит. Взгляд скользит к изголовью постели, где стоит морфий, секунду он, кажется, раздумывает, не стоит ли применить и наконец избавиться от боли. Но отводит взгляд от пузырька, подтягивает ноги, скрещивает и поджимает их под себя и застывает в этой йоговской позе.

Потом закрывает глаза…

19 октября 1940 года

5 часов 45 минут

1,5 мили до Санта-Марии

За кормой «Каппеллини» забрезжила заря, на горизонте возникла розовая полоска, слева появился черный профиль острова с возвышенностями и зубчатыми гребнями. Это азорский остров Санта-Мария. Море утихло, а ветер нет, налетает порывами. Лодка мягко скользит по воде в сторону бухты, защищающей от ветра, названия ее не помню, я никогда не был на Азорах. Тодаро вывел бельгийцев на поверхность лодки, сам стоит с ними навытяжку, несмотря на ветер, рядом с ним сигнальщик Барлетта.

С маяка поступают световые сигналы по азбуке Морзе, которые Барлетта расшифровывает: «Господин командир, он настаивает. Хочет знать нашу национальность и какие наши намерения».

Тодаро развеселился. «Смотритель маяка…» – говорит он.

«Да, господин командир».

Он свободно курит, мы все спустя много дней свободно курим, а не становимся факирами, как научил нас Муларджа.

«Ладно», – говорит Тодаро и устремляется к боевой рубке. Открывает люк и, склонившись, кричит вглубь лодки: «Ребята! Тут смотритель маяка во что бы то ни стало хочет знать, кто мы такие. Что скажете, покажем ему наш флаг?»

Из рубки доносится гром голосов: «Фла-а-а-аг!»

«Тогда поторопитесь и принимайтесь за дело», – снова кричит Тодаро вниз.

Так, вопреки неожиданностям и затруднениям, мы вышли из положения, и Тодаро снова нас спас.

В то время как с маяка продолжают поступать запросы на азбуке Морзе, из рубки выходят тени, пятеро – Леандри, Бастино, Негри, Чеккини и Нучиферо. Несут с собою черный флаг и водружают его на флагштоке над рубкой. В светлеющем небе развевается черный пиратский флаг, который Тодаро раздобыл неизвестно где и взял с собою в плавание, распалив фантазию этих мальчишек. Это же пацаны, дети, не его, конечно, а вот моими могли бы быть. Из рубки продолжают появляться тени и собираются на корме. Слышится дружный крик: «Да здравствует Король! Да здравствуют флибустьеры!»

Тодаро продолжает улыбаться. Лодка заходит в бухту.

43. Реклерк

Выметенный ветром, утренний рассвет ясен и чист. В спасательных шлюпках по четыре человека в каждой моих товарищей высаживают на прибрежный песок. Обессиленные, раненые, ошеломленные, они наконец вздыхают полной грудью. Остаться в живых и попасть в такую красотищу – это дар, безумный, сражающий наповал. Они отплывают все дальше, смотрят в последний раз на подводную лодку, доставившую их сюда, а моряки, собравшиеся на командном пункте, смотрят на них. Кое-кто машет рукой, прощаются. Последними остаемся я и Фогельс с глазу на глаз с командиром. У Фогельса под конец возникла охота поговорить, и он просит меня перевести.

Его вопрос: «Кто вы?»

Командир-итальянец поглаживает свою бородку клинышком и отвечает: «Такой же моряк, как и вы».

Фогельс секунду молчит, а потом произносит по-фламандски фразу, которую я не берусь переводить и смотрю на него с недоумением, пока он кивком не велит мне перевести, и тогда я говорю: «Мы перевозили английские самолеты».

Но командир-итальянец даже и бровью не ведет: «Я предполагал», – отвечает он. Теперь из двоих немногословен он, тогда как у Фогельса развязался язык.

«А вы знаете, что, будь я на вашем месте, я бы не взял вас на борт?» – спрашивает он.

Командир отвечает: «Это – война».

«Тогда почему вы это сделали?»

На губах человека, которому мы обязаны жизнью, появляется намек на улыбку – маленькая щербинка на его безупречно воинственной маске.

«Потому, что мы – итальянцы».

Фогельс жмет ему руку и продолжает: думаю, он за всю жизнь столько не говорил. «У меня четверо детей. Назовите мне свое имя, они будут о вас молиться, о человеке, спасшем их отцу жизнь».

Командир говорит: «Пусть молятся о дяде Сальваторе».