Командир пяти кораблей северного флота

Вещевик латыш Вальдемар Карлович Ионас вел дела неправдоподобно правильно, никаких недостач, «запас был, но оформленный документально по закону. Был у него серьезный, но не служебный недостаток. Раз в полтора-два месяца он впадал на 4-6 дней в запой. Замполит неоднократно ко мне обращался с просьбой, а то и требованием демобилизовать Ионаса. Я же был категорически против, так как на службе это никак не отражается, дру-

гого такого специалиста мы нигде не найдем, а дисциплинированного неумеху нам не надо. И я, честно говоря, закрывал на это глаза.

В общем, в отличие от «Смышленого» здесь были стабильные, опытные кадры, с которыми было приятно работать. Но не всем этим кадрам было по – началу приятно работать со мной. Особенно не понравилась моя требовательность и жесткость начальнику радиотехнической службы капитан-лейтенанту Шифрину. Этому хитрень- кому, очень скользкому товарищу очень не нравилось, что у него появились конкретные функциональные обязанности, которые надо пунктуально и вовремя выполнять. В моих правилах было никогда и никому ничего не прощать. Если ты не сделал то, что обязан был сделать или сделал невовремя, ты должен нести ответственность в обязатель- ном порядке.

Получив от меня пару взысканий, Шифрин нашел слабое звено в лице слабохарактерного командира БЧ-5 капитана 2 ранга Сабаева. И хотя Сабаев был старше Шифрина на 12 лет, хитрость взяла свое. Последний убедил первого, что жалобу должен писать Сабаев, как более авторитетный. И адресовать ее не куда-нибудь, а в ЦК КПСС. И Сабаев под диктовку Шифрина написал, а Шифрин только отправил. Письмо естественно было перехвачено тут же в Североморске и доставлено командующему флотом. Георгий Михайлович сказал, что он единственный на флоте член ЦК КПСС, поэтому сам и будет разбираться, непосред- ственно поручив это дело начальнику политуправления флота вице-адмиралу Сорокину. Это был умный, решительный, с сильным характером человек. Он направил двух офицеров политуправления флота на крейсер для непосредственной работы. Оба остались на корабле на ночь.

Что они делали, с кем беседовали, я не интересовался. Наутро следующего дня на корабль прибыл сам Сорокин. Выслушав своих офицеров, вызвал меня. Мою работу он оценил весьма положительно, но сказал, что излишняя жесткость работе мешает. «Прежде, чем гнуть дугу, ее надо распарить, иначе ее можно сломать», – заметил Сорокин. Затем, он, захватив меня, моего замполита, жалобщика Са- баева и начальника политотдела эскадры направился на доклад к командующему флотом, который всех нас, кроме Сабаева, пригласил к себе в кабинет. Заслушав Сорокина и начальника политотдела контр-адмирала Мудрого, который на всякий случай заранее приказал собрать парт комиссию эскадры, видимо для объявления мне очередного партвзыскания. Оба доклада были в общем положительные, но оба указали на излишнюю жесткость, а иногда и грубость с подчиненными. Командующий спросил меня, все ли мне ясно. Я ответил, что да командующий: «Ничего тебе не ясно, Пыков!» А остальным: «Раз нет к нему претензий по работе, значит, их нет вообще, и я не принимаю, а тон его общения пусть подбирает сам». И снова ко мне:

«Как работал, так и работай, у меня к тебе никаких претензий нет». На этом разбор закончился. Мудрый из приемной командующего позвонил на эскадру, чтобы парт комиссию распустили.

Узнав, какую поддержку я получил у ком. флота, многие на корабле насторожились, полагая, что теперь я устрою соответствующий разбор. И видимо очень удивились, что ничего карающего не последовало. Но и без этого все как- то еще более подтянулись. И остальные два с половиной года моей службы на «Мурманске» я провел спокойно и с большим удовольствием.

Мой замполит Игнатьев был на два года старше меня.

По специальности он был инженер-механик и лишь в про- цессе службы стал политработником. Это был умный, требовательный офицер, и подчиненные его побаивались. Он, напротив, требовал, чтобы о любом происшествии ему докладывали немедленно, а уже потом разбирались. И докладывали, даже в полночь. Взаимопонимание у меня с Игнатьевым было полным. Его здравые решения, требова- тельность меня вполне устраивали. У нас была настоящая дружба, в том числе и семьями. Игнатьев никогда не боялся, не стеснялся сказать мне в глаза, если я был в чем-то неправ. Это меня особенно устраивало, как обладателя вспыльчивого характера. Я был ему за это благодарен.

Наше взаимодействие благотворно сказывалось на общей обстановке на корабле. А она, эта обстановка, была ровной, спокойной, каждый знал, что за любое нарушение с него спросят по полной, а потому и вели себя соответственно. Невзирая на свои очевидные достоинства, Игнатьев никакой карьеры не сделал. Для карьеры требуются совершенно другие качества.