Командировка

Когда все было кончено, Александр Иванович признался ей, что за всю свою сорокапятилетнюю жизнь ничего тяжелее не испытал. «Жалко-то, Алексеевна, жалко-то как…» Фельдшерица сама едва сдерживала слезы — от жалости к обоим, от смертельной тревоги, не случилось бы простуды или инфекции: кабина даже лучшего трактора далеко не стерильна, а снежная вода, которую каким-то чудом согрел Васильев в своем ведерке, отдавала соляркой. Но ее тринадцатилетняя профессиональная выучка не допускала внешних проявлений растерянности, и голос — как всегда ровный — произносил те самые слова, которыми утешают женщин в подобных случаях: «Не ты первая, не ты последняя, потерпи еще немного, так, молодец… с дочкой тебя!»

Контора рудника была по-прежнему забита людьми. Председатель рудкома успокаивал плачущих женщин, директор Даутов по-прежнему не выпускал из рук телефонной трубки.

Вертолеты покуда никого не нашли, кроме случайной группы геологов. И все-таки именно благодаря этим геологам появилась первая зацепка. Был там буровой мастер — большой любитель машин и механизмов, так он видел в степи след широких — более полуметра — гусениц незнакомой ему марки трактора.

Буровика посадили рядом с водителем тягача, сели еще человек восемь. Несмотря на сильный мороз, мела поземка, видимость была неважная. Открыли в крышке люк, и сержант милиции Байкадамов поочередно с геологом — из-за наждачного ветра больше трех минут не выстоишь — держали над крышей фару — прожектор.

На старые следы широких гусениц они напали довольно быстро и тут же их потеряли. Зато через некоторое время стоящий в люке Байкадамов в свете своей фары вдруг четко увидел на снегу довольно свежие следы ног: шли двое, судя по величине подошв, оба мужчины.

Байкадамов решил ехать по их следам, но в обратную сторону, туда, где, очевидно, оставались женщины. Истекали вторые сутки их пребывания в степи.

Следы петляли по холмам, местами их стерла поземка, но вот с вездехода увидели во тьме, как два булавочных прокола, зажженные фары трактора.

Еще с утра свекор Александр Поваров заторопился: надо идти искать дорогу, чего ждем? Как шли эти полсотни верст по снежной целине — лучше, говорят они, не вспоминать, значит, надо было дойти. Александр Иванович как вошел в дом, так и упал. Катя, жена, вскрикнув, бросилась стягивать с него сапоги, примерзшие к портянкам.

Мчались, подгоняли друг друга, мучась нетерпением, а подъехали к большому желтому трактору — снег вокруг вытоптан, двери наглухо закрыты, только фары глядят далеко в степь; и все как окаменели, никто не решается подойти к дверце первым.

Когда Валя-большая и Валя-маленькая были уже в вездеходе, а Байкадамов уговаривал их поесть или хотя бы выпить чаю, старшая сказала:

— Ничего не хочется. Плакать хочется.

Кто из них и в какой момент придумал дать новорожденной имя, нежное и особенное, никто точно не помнит, но уже в ту ночь, изнемогшие, прижавшись друг к другу в заледеневшей кабине, вчетвером — нет, уже впятером! — они привычно называли ее по имени — Снежаной.

Просунув палец под одеяло и пеленку, Валя-старшая вздрогнула: ножка показалась ей ледяной. Снежана зябнет! Валя-мать сняла с головы пуховый платок и обернула поверх одеяла, а Валя-фельдшерица расстегнула пальто и застегнула поверх свертка со Снежаной.

К утру Снежана подала голос. Снежана хочет есть! А вот еды-то они как раз не захватили. Молоко у матери появится позже, да и рискованно кормить на морозе. Васильев полез в железный тайничок и достал случайно завалявшийся кусочек хлеба, чуть больше спичечного коробка. Отломил комок, размочили снегом, завернули в бинт, попробовали дать ребенку, как соску. Приняла! Вкус черного хлеба, размоченного талым снегом, стал ей знаком прежде, чем вкус материнского молока. Таким они и запомнили первый рассвет в ее жизни: на фоне бледнеющего окна — крошечный, со спичечный коробок, кусочек хлеба, сбереженный для Снежаны.

Еще не доехали до Юбилейного, им встретился трактор «С-100», на нем муж Валентины Косенко — Виктор и свекор Александр Иванович, который и получаса не пробыл дома. На руднике о Снежане уже знали, ее ждали.

На другой день после возвращения Снежану понесли к тете Вале в медпункт взвесить: три двести. Растет и развивается она отлично. Молодой отец, солдат Александр Поваров, шлет из Приморского края горячие письма, мечтает взглянуть на дочь.

Когда Снежана пойдет в школу, Юбилейный, надо думать, станет городом. Ей, наверное, расскажут, сколько крестных отцов и матерей в районе не сомкнули глаз, когда она рождалась на свет. Но пусть Снежана не чувствует себя в долгу: сама того не ведая, она тоже немало сделала для будущего города Юбилейного. Потому что такие дни и ночи, когда люди не спят, потрясенные общей бедой и общим счастьем, не проходят и для них бесследно, становясь частицей и их судеб, страницей в истории наших поселков и городов.

^{Примечание автора.}