Комедии

Х о д у н о в. Он не уедет и скажет — не будь я Ходунов! Слушайте, Зигфрид, вы знаете его в лицо?

З и г ф р и д. Еще бы. Среднего роста, в синем костюме. Он сидит в четвертом ряду, кресло номер шестнадцать.

Х о д у н о в. Так вот: сейчас кончается последний антракт, подойдите к нему, представьтесь и… (Оглядев Зигфрида.) Боже мой, что у вас за вид? Вы же похожи на уполномоченного цирка-шапито! Что это за галстук?

З и г ф р и д. Это? Бантик… От волнения он сам развязывается, автоматически…

Х о д у н о в. Подойдите к нему и скажите, что для удобства вы просите дать вам номер от гардеробной, чтобы перенести его вещи в служебную раздевалку, где нет никакой очереди, поняли?

З и г ф р и д. Понял! Дальше я беру его пальто и шляпу, так?

Х о д у н о в. Уже не так. У начальника управления не шляпа, а головной убор, — запомните. Когда получите пальто, заскочите в костюмерную и накиньте его на плечики, потом принесите ко мне и аккуратно повесьте вот сюда, на гвоздик, рядом с портретом Аристарха Витальевича. После спектакля проводите его ко мне, все! Идите и без пальто не возвращайтесь.

З и г ф р и д  убегает.

Х л о п у ш к и н. Ну, к чему? Зачем, спрашивается, вся эта комедия?

Х о д у н о в. Аристарх Витальевич, у себя в кабинете я могу пробовать все жанры. Даже фарс с переодеванием. Здесь я отвечаю.

Х л о п у ш к и н. Идемте, Купюрцев, я… я не могу. Когда начинается эта административная сутолока, мне хочется бежать, скрыться.

Х о д у н о в. Идите, дорогой, пожалуйста. Я привык, Аристарх Витальевич, что, когда на театр падают шишки, — вас нет, вы ни при чем. Для этого существую я! Но если случится чудо и посыпятся розовые лепестки, то они мягко лягут на ваши плечи. Почему? Потому что вы Хлопушкин, а я Ходунов. Ясно!

К у п ю р ц е в. Не думаю, чтоб эта премьера кончилась цветочным дождем. Скорее, это так… очередной шлепок.

Х о д у н о в. Знаете что, Купюрцев? Идите! Вы уже обеспечили нас репертуаром, идите…

Х л о п у ш к и н. Пошли, Купюрцев, хватит.

Х л о п у ш к и н  и  К у п ю р ц е в  уходят.

Х о д у н о в (один). Что же мне теперь делать, а? Может быть, действительно, ни о чем не спрашивая руководство, забежать вперед и прямо и смело сказать — так, мол, и так, товарищ Зыкин, я виноват! В чем же я виноват?.. (Задумывается.) Тут надо не растеряться и дать трезвый анализ. Запишем… (Берет блокнот и карандаш.) Стало быть, первое — чего я не проявил? Я не проявил твердости и принципиальности. (Записывает.) Есть! Что я утерял? Я потерял, товарищ Зыкин, чувство ответственности. Правильно! (Записывает.) Чувство ответственности… Если к этому прибавить мелкое делячество и обман зрителя, то я думаю, что хватит. Главное — это самому израсходовать на себя всю обойму, тогда ему уже нечего будет говорить.

В дверях показывается голова  К о р н е я  Е г о р ы ч а.

К о р н е й  Е г о р ы ч. Можно? (Входит.) С праздничком, Борис Семенович!

Х о д у н о в. С каким праздничком?

К о р н е й  Е г о р ы ч. На нашей улице…

Х о д у н о в. Вы что, смеетесь, Корней Егорыч?

К о р н е й  Е г о р ы ч. Зачем смеяться, — зритель смеется, а мы… радуемся. Вы бы поглядели, что за сценой-то делается. Люди поздравляют друг друга! Праздник, Борис Семенович, — успех-то какой! Ну… будто солнце глянуло за кулисы, а в зале словно шумит весна…

Х о д у н о в. Я не знаю, что делается в зале и какая погода за кулисами, я знаю, что у меня в кабинете тучи, гром…

К о р н е й  Е г о р ы ч. Так это ж весенний гром, чего вам бояться?

Х о д у н о в. Вы зашли, Корней Егорыч, по делу или… сообщить прогноз погоды?

К о р н е й  Е г о р ы ч. Нет, я… насчет Бережковой.

Х о д у н о в. Каюсь… Тут я виноват. Я не проявил твердости, отменил приказ… и вот — это вылилось в спектакль!

Звонит телефон.

(Берет трубку.) Слушаю… На этот спектакль все продано!.. Я принимал меры, но… публика прорвалась, ничего не могу сделать. (Кладет трубку.) Что вы хотите?

К о р н е й  Е г о р ы ч. Чтобы вы распорядились, Борис Семенович, вот эти цветы (показывает на вторую корзину) передать Бережковой. Это ей от месткома и… комсомольцев! И не худо бы дирекции тоже… почтить нынче старуху добрым словом. Ведь, по совести сказать, премьера эта как бы… ее бенефис.

Х о д у н о в. Это мой бенефис! Мой! Это меня ждут сюрпризы… И вы об этом узнаете через пару дней, когда в театр пришлют другого директора. Явится к вам какой-нибудь «в общем и целом», вот тогда вы узнаете, кого потеряли в лице Ходунова!

Звонит телефон.