Комендантский час

Потапович ни капельки не смутился.

— Вы изволите шутить, пан полицай.

Павловский достал блокнот, сделал вид, что прочитал какую-то запись в нем, и снова спрятал.

— Кстати, кто эта женщина? — кивнул головой на доносившиеся голоса.

— Моя дочь с детьми.

— Родная?

— Как есть. Почему вы об этом спрашиваете, пан полицай?

«Буду затягивать разговор, дождусь, когда мы останемся вдвоем. Не будут же они весь день сидеть в четырех стенах, пойдут на прогулку или еще куда-нибудь».

— А где ее муж?

Старик замялся.

— Понимаете, его мобилизовали в Красную Армию, и где он сейчас, мы не знаем. Дочь отреклась от мужа, воюющего за Советы.

«Жаль травмировать детей. Возможно, они вырастут прекрасными советскими гражданами, встретят после победы своего отца-фронтовика».

— А все же почему вы до сих пор не донесли о советских активистах немецким властям? — У Павловского не повернулся язык сказать «совитських активистив», хоть это была почти официальная терминология националистической пропаганды.

Потапович разыграл из себя обиженного.

— Я попрошу вас, пан полицай, не приписывать мне того, чего нет. — Он демонстративно поднялся, отошел к окну.

— Сядьте! — спокойно, но твердо проговорил Павловский и, когда тот, повинуясь, снова сел, добавил: — Однако вы не ответили на мой вопрос.

— То есть почему я не донес немецким властям? — Скуластое помятое лицо Потаповича раскраснелось. — Не успел. Просто не успел. Уже составил список и собирался отнести его сегодня или завтра.

— Покажите.

Так же обиженно, но с вызовом Потапович достал из ящика комода лист бумаги.

— Не верите? Вот он.

Павловский не спеша просмотрел список. Иванов, Сидоренко, Пивень, Марущенко Наталья... Всего девять фамилий. Пятым в списке стоял Леонид Третьяк. Точные адреса, номера квартир, принадлежность к партии, работа в советских учреждениях. Все подготовлено для очередных безошибочных действий гестаповцев. «Я колебался, когда шел сюда, сумею ли без страха выстрелить в человека. Теперь сумею. Пасую только перед этими двумя девочками. Да, еще надо спросить о командирах Красной Армии...» Листок бумаги положил в карман.

— Извините, пан полицай, — протянул желтую в сухожильях руку Потапович, — но список прошу вернуть.

— Зачем? — Павловский совершенно естественно скривил губы. — Это же враги фюрера, а вы все еще колеблетесь — доносить на них или нет. Или, может, не доверяете представителю официального учреждения?

Потапович снова замялся, пробормотал заискивающе:

— Вы же знаете, пан полицай, что за каждого выданного активиста полагается вознагражденье...

Он сам подсказал Павловскому решение.

— А-а, понимаю. Тогда собирайтесь. Вы подтвердите, что эти люди — не фикция. Надлежащее вам вознаграждение я не присвою.

«И за двух командиров Красной Армии он тоже (наверняка) получил деньги, — подумал Павловский. — Какое же оно мерзкое, гнусное все, что противостоит советскому. Грязь и кровь. Я счастлив, безмерно счастлив тем, что остался комсомольцем, непримиримым врагом фашизма, как Валя Прилуцкая, Третьяк, Поддубный, как тысячи других киевлян. Все наше — высокое и чистое, а эти жалкие подонки — грязь и кровь».

В комнату с плачем влетела младшая девочка, прижалась к Потаповичу.

— Что случилось, рыбонька? — засюсюкал тот. — Кто обидел крошечку? Вот я ему...

— Кошка, — всхлипывая, пропищала девочка. — Я хотела покормить ее, а она укусила меня за пальчик. Болит!

— Брысь, брысь, кошка! Разве можно обижать мою ласточку? Дай поцелую пальчик, и он перестанет болеть.

Девочка протянула руку, и Потапович поцеловал ей мизинец.

— А теперь иди, рыбонька. Скажи маме, пусть покормит вас.

«Неужели этот выродок действительно донес в гестапо на командиров Красной Армии и на женщину, прятавшую их? — думал тем временем Павловский, равнодушно глядя на идиллическую сценку. Юноши, еще не ставшие отцами, неспособны на подобную сентиментальность. Когда успокоенная девчушка вышла, он сказал:

— Простите меня, пан Бровко, что подозревал вас в сочувствии большевикам. Сами понимаете, в такое время невозможно без тщательной проверки.

— Я это понимаю, — примирительно ответил Потапович.

— Что же касается вас, то мы давно убеждены в ваших самых искренних симпатиях к фюреру. Это вы доказали еще в первые дни оккупации Киева, выдав немецким властям двух скрывавшихся командиров Красной Армии. Ведь это правда?

— Сущая правда, — охотно подтвердил Потапович.

«Значит, он действительно заслуживает пули, этот предатель, — подумал Павловский, поднимаясь с места и застегивая шинель на все пуговицы, — сегодня же он и получит ее». Вслух проговорил:

— Идемте же!

— Куда?

— Разве вы забыли? Вы должны подтвердить, что люди, значащиеся в вашем списке, не фикция...

Потапович молча надел пальто, фуражку, направился к выходу, Павловский шел за ним. Молодица как раз кормила детей. На прощанье она одарила гостя нежным взглядом, будто сказала: «Такой бравый кавалерчик — и ускользает».