Комендантский час

Они поднялись на вершину горки, откуда, собственно, и начинался Пионерский парк. Полуденное солнце просвечивало его насквозь, деревья с поредевшими листьями стояли тихие и опечаленные, мозаика красок казалась такой совершенной, словно это была не своевольная природа, а осмысленное творение мастера, осмысленное во всех деталях. Далеко вдали синел Днепр, от Подола и Куреневки он разливался широко, как море, уходил за горизонт.

«Вот здесь», — подумал Павловский, когда они приближались к мосту, соединявшему печерскую и центральную части парка. Слева вдоль аллеи тянулся крутой склон, поросший кустарником и деревцами, он спадал, как обрыв, почти под прямым углом. «Вот здесь», — еще раз подумал и остановился.

— Потапович, — проговорил глуховатым голосом Павловский, — вы угадали, я не полицай, а подпольщик. Мне поручили привести в исполнение приговор над вами. Организация приговорила вас к смертной казни за измену Родине. Отменить этот приговор я не имею права, к тому же он справедливый, но хочу кое-что предложить вам. Убегайте по этому склону... («Как только он оглянется, я выстрелю в него»). Промахнусь, считайте — вам повезло.

Потапович стоял равнодушный, молчаливый, будто слова Павловского пролетали мимо его ушей. Переспросил:

— Куда убегать?

— Вниз.

Скосил глаза на обрыв.

— Здесь шею запросто свернешь.

— Как знаете...

Еще мгновенье тягостного молчанья.

— Значит, не пощадишь?

— Нет!

Павловский даже не заметил, как упал навзничь, как горло его будто зажали клещами. Сразу не понял, что произошло, только ощутил, что задыхается, что притиснут к земле чем-то тяжелым, как гора. Узнал хриплый голос Потаповича: «А‑а‑а... ты...» Попытался вырваться, но сил не хватило, а сознание туманилось, словно он куда-то проваливался. Сумел только изловчиться, вытащить из кармана пистолет и за секунду до того, как потерять сознание, слабо нажал на спусковой крючок...

Пальцы на шее разомкнулись.

15

Третьяк закончил сколачивать очередную табуретку, когда в мастерскую зашел Коляра с девочкой лет двенадцати. Девочка робко поздоровалась, протянула руку с запиской и, как заводная кукла, плавно повернувшись, направилась к выходу. Третьяк ее не задерживал, развернул смятый клочок бумаги. Прочитал: «Я убежал. Не волнуйтесь. Пока буду скрываться. Котигорошко».

Первая мысль, мелькнувшая в голове, — дать весточку Вале. Пусть и она поскорее узнает, порадуется. Аресты Охрименко и Володи доставили подпольщикам столько волнений и тягостных раздумий, что не сообщить немедленно Вале о побеге Котигорошко было бы грешно. Значит, все опасения позади. Не придется больше ни волноваться о судьбе товарища, ни гадать, выдержит ли он пытки, не выдаст ли друзей. Володя родился в рубашка, не иначе.

— Чему ты улыбаешься? — спросил Коляра.

Третьяк даже немного смутился.

— Да так, пришла в голову веселая мысль...

— Какая?

— Будто мы с тобой идем по Киеву, а немцы и полицаи в панике разбегаются, бегут от нас во все стороны.

— Мы как богатыри? Большие?

— И большие, и всесильные.

— Сказка... — мечтательно произнес Коляра. — Если бы так было в самом деле.

— Будет! — заверил Третьяк уже серьезно. — Они еще будут бежать сломя голову.

— От нас?

— И от нас, и от настоящих богатырей.

— Вот это здорово!

Заприметив, что брат собирается уходить, Коляра попросил разрешения поработать в мастерской. Когда же услышал категорический отказ — и так бывало уже не однажды, — у него возникло подозрение, что с этой мастерской связано что-то необычное, таинственное. Не держал бы брат под замком одни только рубанки да пилы. Трепетное чувство заполнило детскую душу...

Условный стук — и дверь беззвучно открылась, перед ним стояла Валя. Она посвежела, видимо, хорошо поспала, правда, веки были чуть-чуть припухшими. Чрезмерно длинный халат стянут пояском. Из другой комнаты высунулась русая головка Лены Пономаренко.

— Доброе утро вам, цокотухи! — радостно приветствовал их Третьяк, пожимая руки обеим девушкам. — Угадайте, с какими вестями я к вам ввалился?

— С хорошими? — торопила Валя.

— Еще бы!

Две пары жадных к новостям глаз — светло-серые и карие — уставились на него.

— Володя Котигорошко на свободе! Он бежал!

— Да ну! — вскрикнула Валя.

— Вот, прочти.

Валя порывисто схватила записку, мгновенно пробежала глазами.

— Вот это здорово! Если бы еще и наш Коля Охрименко...

Сели за стол, покрытый плюшевой скатертью.

— Каким же чудом Володе посчастливилось бежать? — вслух размышляла Валя. — Это же гестапо, не какая-то там захудалая полиция. — Настороженно посмотрела на товарищей. — А может, его умышленно выпустили?

— Как провокатора? — продолжил ее мысль Третьяк. — Нет, я этого не допускаю. Он пишет: «бежал». К тому же он скрывается.

— Такое делают и для отвода глаз.

— Ему наверняка кто-то помог, — высказалась и Лена.

— В гестапо сердобольных нет, — ответила ей Валя. — Там матерые волки.

Помолчали.