Комендантский час

Через два дня человек уйдет на другую квартиру, это был секретарь Киевского подпольного горкома партии, — а еще через два дня приедут гестаповцы и арестуют Риту. Ее долго будут везти по улицам родного города, а когда выпустят из машины, она увидит перед собою двор Сырецкого лагеря, темные бараки, овчарок и... Лизу Моргунову. Бывшие подруги встретятся взглядами, и Рите станет ясно, что отсюда она уже не выйдет...

Длинная, длинная Владимирская улица, устланная пожелтевшими листьями каштанов, как слитками золота, а по ней идут двое — Лиза и Иван. Двое ищущих спасительную тропинку в жизнь, возможно единственную среди многих тысяч тропинок. Идут, как тени, потому что там, где они только что прошли, не остается никаких следов. Далее они повернут налево или направо и так же исчезнут бесследно, как тени.

— Лиза, ты беспокоилась обо мне, спасибо, — говорил Иван, когда они сидели уже дома. Всем существом своим он ощущал, как к нему возвращаются радость жизни и силы. Сам еще был исхудавший и истощенный, с отросшей щетиной на щеках, волосы на голове слиплись, торчали во все стороны, как почерневшая на морозе ботва, но глаза уже горели прежней отвагой.

Она остановила взгляд на его крутом подбородке с подсохшей царапиной, этот подбородок был сейчас и знакомым и вроде чужим.

— Я боялась, что тебя там замучают, хотела чтобы вместе...

— Умереть?

— Да.

— Спасибо, Лиза. — Он погладил ее полную руку, лежавшую на подоле юбки, перебрал пальцы. — Ты кому-нибудь говорила о моем аресте?

— Никому, — ответила она, не глядя на Ивана.

— Это хорошо. И не говори. Тем, кто побывал в гестапо, уже не верят. Но о чем ты так сосредоточенно думаешь?

— Я? — Глаза ее на миг встретились с его глазами. — Так, о разном... Я рада, что ты вернулся, Иван. Снова мы месте. Думаю, как дальше нам жить. Тебя не пытали? — На самом же деле она думала о том, раскроется ли ее связь с гестаповцем.

— Раз всего ударили. Но само пребывание в том подземелье — сплошные адские муки. Спертый воздух, крысы, трупы людей. Еду подают через окошечко в дверях камеры. На завтрак и ужин — черный кофе без сахара, на обед — какая-то похлебка в пол-литровой консервной банке и кусочек темного хлеба. Все несоленое, чтобы истощенные люди не пухли, а только худели. Страшно там. Особенно когда ведут на расстрел кого-нибудь. Кричат в коридоре: «Прощайте, товарищи!..» Один голос мне показался даже знакомым, голос женщины. Расстреливают почему-то ночью.

Лиза вздрогнула и поежилась, как от холода. Он обнял ее, чтобы согреть и успокоить, и вдруг почувствовал в ней неясное сопротивление. Провел ладонью по ее плечу, тихо сказал:

— Постели нам. В комоде есть чистые простыни?

— Есть.

— Постели. Я хочу по-человечески отдохнуть после всего. И ты отдохнешь.

— Погоди, Иван. Нам надо поговорить.

Смрад. Тяжелый тюремный смрад от его одежды. На улице он рассеивался, а здесь, в комнате, невозможно им дышать. Очевидно, это и отталкивало Лизу. Иван сбросил с себя пиджак, сорочку, выбросил их за дверь, как хлам, пошел к умывальнику. Вернулся посвежевший, взбодренный, сел на свое место. От его розового тела, натертого эрзацмылом немецкого производства, повеяло каким-то парфюмерным запахом.

— Теперь пойдем, Лиза.

«А тот называл меня Лизетт, — подумала она. — Лизетт... Как красиво звучит по-французски!»

— Не торопись, Ганс, еще успеем.

Иван посмотрел на нее удивленно. Сперва в глазах мелькнуло что-то веселое, потом взгляд посуровел, веки вздрогнули и сузились. Проговорил глухо:

— Почему ты назвала меня Гансом?

— Тебя? — испуганно удивилась Лиза.

— Ну да, меня.

— Странно... — Она сделала движение, будто хотела вскочить.

Так же глухо Иван добавил:

— Следствие по моему делу тоже вел Ганс, Ганс Мюллер. Скажи, он не приглашал тебя к себе?

Лиза растерялась.

— Когда?

— Да вообще, неважно когда.

— А-а... Этот Мюллер?

— Да.

Щеки ее покраснели.

— Понимаешь, Ваня, мы случайно встретились возле здания гестапо. Я сказала, что ты мой жених, просила отпустить тебя. Ведь отпускали же они пленных из концлагерей, когда какая-либо женщина находила там своего мужа. Он предложил мне позавтракать вместе с ним, чтобы спокойно продолжить разговор...

— И ты согласилась?

Широко раскрытые глаза, наполненные страданием и мольбой, уставились на Ивана.

— А что мне оставалось делать? Отказаться? Плюнуть ему в лицо? Или оставить попытки спасти тебя?

— Значит, ты была у него? — упрямо допытывался Иван.

Окончательно загнанная в тупик, морально сломленная, ответила решительно:

— Была...

Пощечина раздалась гулко, как выстрел.

— Иван! — вскрикнула в отчаянии Лиза, откинувшись на спинку стула. — За что?! Надо радоваться, что ты жив!

— Молчи!.. — обозвал ее грязным словом.