Комендантский час

— Ты хорошая, очень хорошая, Лизетт, — переходя на «ты», проговорил захмелевший гестаповец. — Отдохнем, мне надо поспать. У меня была тяжелая ночь, уйма работы в гестапо. А вечером, перед тем как идти на службу, я вызову машину и отправлю тебя домой. Называй меня Гансом, обращайся на «ты», так удобнее. Возможно, мы даже станем друзьями. Потом я покажу тебе прекрасные города Европы — Вену, Париж, Флоренцию... Большевики войну проиграли, это ясно. Однако борьба еще будет продолжаться. И там, и здесь, в вашем Киеве...

— Но мы не поговорили про Ивана... — осторожно напомнила Лиза.

— Что? Про какого Ивана?

— Моего жениха.

— А-а, еще поговорим...

Вечером, когда сумерки окутали Киев, он действительно отвез ее домой. Условились, что завтра она снова придет сюда и проживет здесь несколько дней, пока Иван будет находиться под следствием...

Кутаясь от холода, нетерпеливо постучала в окно.

— Кто там? — послышался из коридора голос отца.

— Это я.

Впустив ее и закрыв дверь, он спросил:

— Что за генерал прикатил тебя? За какие заслуги?

Она сделала вид, что не слыхала его вопроса, намереваясь проскочить в свою комнату. Отец прямо-таки рассвирепел:

— Я кого спрашиваю?

Медленно, настороженно обернулась:

— Не все же немцы звери. Заметил один, что я устала, вот и подвез.

— А ты ему что за это? — круто поставил вопрос отец.

— Я ему пообещала свидание. — Она поняла, что так просто не отделается, сама перешла в наступление: — Разве не ты говорил, что наши отступят аж за Урал, что немцы останутся здесь навсегда? Значит, надо же с ними как-то ладить.

— Врешь! — Отец ударил кулаком по столу. — Не говорил я, что они здесь останутся навсегда. Вытурят их! От Урала возвратятся и вытурят, да так, что они и дорогу домой не найдут. А ты потом как людям в глаза будешь смотреть? Запомни: чтоб это было в последний раз. Иначе из дому тебя выгоню, как собаку.

— Сперва разберись как следует, — отозвалась мать, появившись во всем белом, словно привидение.

Отец и на нее рявкнул:

— Помолчи! Я уже разобрался. Немецкой овчарки в доме нам не надо.

— Выгоняете?! — вскипела Лиза. — Завтра сама уйду к Ивану и, может, не вернусь никогда. Надоело все это! И ежедневное карканье: «Пропали, пропали», и косые взгляды, когда возьмешь лишний кусок хлеба. Я жить хочу! А вы готовы живьем в землю лечь.

— Лиза, не обижайся, — суетилась мать, лавируя между дочерью и мужем. — Разве мы враги тебе или что? Хуже всего, когда меж своими распри идут. И так нам трудно.

Отец стоял неподвижно огромный, черный, как опаленное дерево.

— Не проси ее, пусть идет. — В последний раз бросил враждебный взгляд на дочку. — Скатертью дорога! Но не зарекайся, что в дом не возвратишься. Будет видно. А с фашистскими генералами все равно не позволю разъезжать на машинах, заруби это себе на носу...

На следующий день в точно условленное время Лиза трижды постучала, и ей открыл гестаповец. В полосатом костюме и белоснежной сорочке, с ярким галстуком он выглядел каким-то рафинированным интеллигентом, вышколенным, ни в какой степени не похожим на человека из гестапо, где состоят на службе одни только убийцы и палачи. Стол уже был сервирован на двух человек. После опустошительной бури, пронесшейся дома, эта обстановка казалась фантастической.

— Здравствуй, Лизетт! — Офицер подал ей руку и, немного выждав, спросил как маленькую: — А что надо ответить?

— Здравствуй, Ганс!

Все повторилось, как в прошлый раз. Завтракали. Он выразил удовлетворение тем, что она поживет в гостинице. Жестокая война и — девушка. Это чудесно!

— Дня через четыре Крамаренко выпустим, и мне не хочется из этого резерва терять хотя бы один час, кроме того времени, что приходится отдавать службе.

Минутная радость, которую принесло известие о том, Иван вскоре будет на свободе, сменилась тревогой и смятением. Лиза спросила растерянно:

— Ганс, ты не откроешь ему нашей тайны?

— Какой?

— Ну, что мы...

Уголки губ скривила ироническая улыбка. Женщины всегда женщины — они не могут без игры в порядочность. С тех пор, как он стал солдатом, он такие связи не держит в тайне. Даже перед женой.

— Не открою, — пообещал охотно и после краткого молчания добавил: — Но с условием, что ты иногда будешь ходить и ко мне.

С минуту она колебалась.

— Он может заподозрить.

— Чепуха. Я тебя сумею защитить. Ты согласна?

Забыла поинтересоваться, как это он «защитит» ее от Ивана. Тропинка, по которой она шла, все дальше и дальше заводила ее в трясину.

— Часто?

— По вторникам в десять часов утра.

— Хорошо, Ганс.

Помолчали.