Комментарии к русскому переводу романа Ярослава Гашека «Похождения бравого солдата Швейка»

Ярослав из Штернберга (Jaroslav ze Šternberka) – мифический персонаж, который, согласно легенде, верховодил армией, остановившей в 1241 году нашествие на Европу орд Батыя у горы Гостин (Hostýn) в Моравии. Исторических документов, подтверждающих его существование, не сохранилось, хотя всем очевидно, что реальный князь-прототип у него определенно был. Впервые имя Ярослава из Штернберга появляется в хрониках историка Вацлава Гаека (Václav Hájek z Libočan), датированных XVI веком. Героический воевода Ярослав один из главных персонажей знаменитой чешской подделки а ля Велесова книга – «Кралеводворской рукописи» («Rukopis královédvorský»).

Видно, в ваших школах этому не учат, а у нас учат. Знаешь Гостинскую божью матерь? Ясно, не знаешь. Она тоже была при этом. Да все равно теперь вас, татарву, в плену всех окрестят!

Согласно легенде, в ночь перед битвой у Гостинской горы Дева Мария явилась во сне Ярославу из Штернберга и благословила на бой с нехристями. В ознаменование чего позднее, уже в XVIII веке, на вершине горы Гостии была воздвигнута часовня Деве Марии (Nanebevzetí Panny Marie). И в прошлом, и ныне – популярное место паломничества.

См. также комм, об особой неприязни Швейка к мусульманам (ч. 1, гл. 1, с. 32) и сравни с куда как более мягким восприятием вечных врагов чехов, но при этом крещеных, венгров (комм., ч. 2, гл. 3, с. 408).

С. 249

Швейк обратился к другому пленному:

— Ты тоже татарин?

Спрошенный понял слово «татарин» и покачал головой:

— Татарин нет, черкес, мой родной черкес, секим башка.

Швейку очень везло. Он очутился в обществе представителей различных восточных народов. В эшелоне ехали татары, грузины, осетины, черкесы, мордвины и калмыки.

Трудно сказать, где и как к Гашеку явилось знание и понимание того, что Россия населена не одним лишь братьями-славянами. Возможно, еще в рядах австрийской армии, поскольку, факт известный, пленных писатель брал собственноручно и за этот подвиг с него, бедолаги-юмориста, даже было снято отложенное наказание за дезертирство. Однако вполне вероятным кажется и более позднее время комиссарствования в Поволжье, с его добрым десятком смешанных этносов и языков. Во всяком случае, мысль о том, что русский воин может русского вполне и не разуметь, отчетливо выражена в рассказах, напечатанных Гашеком еще до начала работы над романом.

Dole na mne čekal na strážnici můj průvod. Dvanáct statných chlapíků Čuvašů, kteří znali velice málo ruský, takže mně nijak nemohli vysvětlit, zdali jsou mobilizováni či dobrovolci. Z jich bodrého a strašného vzezření dalo se soudit, že spíše jsou to dobrovolci, odhodlaní na všechno («Velitelem města Bugulmy» – «Tribuna», 1921).

Внизу в караулке ждал меня мой отряд. Двенадцать статных парней-чувашей, которые по-русски говорили так плохо, что я даже не смог понять, добровольцы они или мобилизованные. Один лишь их бодрый и устрашающий вид свидетельствовал, что добровольцы готовы на все («Комиссар города Бугульмы» – «Трибуна», 1921).

И далее там же: