Коммерсанты

Бабушка умерла весной прошлого года, и в Ленкорань на похороны съехались родственники. Приехал и дядя Курбан. Чингиз увидел дядю после стольких лет отчуждения. Среди многочисленной родни, запрудившей двор по улице имени Двадцати Шести Бакинских Комиссаров, дядя в строгом черном костюме выглядел как ворон в стае голубей. Внимание Чингиза привлекли два молодых человека, что неотступно следовали за дядей. «Телохранители, — пояснил кто-то из родственников с уважением. — Курбан-муаллим — очень важный человек». Затраты, связанные с похоронами и поминками, дядя взял на себя, как ни протестовали родственники. Те поерепенились, а потом дружно решили: «Хочет взять все на себя, пусть берет. Покойница так мало радости видела от своего шального младшего сына, что вправе получить от него сполна хотя бы после смерти». Поминки справляли с размахом — резали баранов, варили плов в огромных казанах, — половина Ленкорани побывала в те дни на улице имени Двадцати Шести Бакинских Комиссаров. Во время поминок дядя пригласил Чингиза в лимонник — у бабушки во дворе раскинулась целая роща лимонных деревьев — и сказал, что он в курсе того, как Чингиз делает бизнес, и рад этому. Если понадобится помощь, пусть Чингиз помнит, что у него есть дядя Курбан, младший брат матери, и дал телефон своей новой квартиры на улице Достоевского. Чингиз тогда примирительно кивнул — смерть бабушки как-то сгладила разлад. Честно говоря, он и забыл, из-за чего надулся на дядю Курбана, прошло столько лет…

Глухая металлическая дверь — словно перевернутая могильная плита, не хватало только надписи. Чингиз поднес палец к звонку, помедлил, опустил руку. Еще не поздно уйти… Что он имел в виду, когда предлагал в «сенате» рассчитаться с «Катраном»? Не сам же он будет выколачивать из Женьки Нефедова сибирские миллионы. Он полагал привлечь к этому шустрых ребят, о которых все чаще и чаще сквознячком погуливали слухи. Каким образом это сделать, он, тогда взбудораженный гневом, как-то не очень представлял. Возможно и другое: в Чингизе сидел дух строптивости, непокорности и гордыни, который с молоком матери впитывался его соплеменниками, и отмщение за обиду являлось почти физиологической необходимостью, как дыхание. Он был замешан на другом тесте, не то что безалаберные, прекраснодушные россияне, которые и в толпе считают себя одинокими. Чингиз чувствовал локти своих соплеменников всегда: союз по крови — один из наиболее цепких крючков, способных удержать на плаву в самый свирепый шторм. Чингиз в глазах друзей-компаньонов пометил себя обещанием крепко насолить наглецам из «Катрана», и надо любым способом оправдать обещанное. Образ всесильного дяди Курбана подсознательно хранился в памяти Чингиза, окруженный ореолом тайного могущества, и, несмотря на солидность бизнесмена, в Чингизе еще глубоко сидело мальчишество и лихость кавказского братства…

Дверной звонок, казалось, вспугнул гаммы. Они оборвали свой стремительный бег. После короткого лязга дверь отворилась. В проеме стоял молодой человек в черной шелковой полурукавке. Пухлый живот нависал над узким ремешком, который каким-то чудом удерживал брюки, в расстегнутом вороте вились колечки волос, словно грудь молодого человека покрывала каракулевая шкурка. Поодаль от него склонила набок голову девушка в пушистом домашнем халате. Белый шнур связывал на затылке ее светлые волосы в конский хвост.

— A-а… это Чингиз, — лицо девушки лучилось приветливостью. — Заходите, заходите… Мы вас ждем.

«Неужели это Наргиз, дочь дяди Курбана? — подумал Чингиз. — Моя двоюродная сестра. А это кто, ее муж?»

«Каракулевый» с непроницаемым лицом обошел Чингиза и запер дверь. В просторной прихожей, в углу, на низком табурете, сидел еще какой-то парень, по виду русский. Перед ним, на столике, пластались нарды, а в полусогнутой ладони нетерпеливо подрагивали белые кубики.

Чингиз снял пальто, повесил на крючок и последовал в комнату за девушкой.

— Вы меня не помните, я — Наргиз, дочь вашего дяди. — Голос девушки, низковатый и сильный, не очень вязался с ее нежной внешностью. — И, значит, я ваша двоюродная сестра, — Наргиз провела рукой по пышной спинке просторного кресла, казалось, кресло подманивало особым расположением и уютом.

Чингиз опустился в кресло, словно в упругую теплую пену. Огляделся. Он увидел пышные формы второго кресла, дивана и столика на резных узорных ножках. Сервант с множеством безделушек. В углу стоял небольшой рояль с ворохом нот…

Наргиз упала в кресло, закинула ногу на ногу и, запахнув на коленях халат, положила руки на подлокотники.

— А я вас помню. Много лет назад вы приходили к нам, еще в Ковенский переулок, — произнесла Наргиз. — И я долго потом допытывалась у родителей: где Чингиз, почему он перестал к нам ходить? Я была в вас немножечко влюблена.

— Ну? — засмеялся Чингиз. — Я и не знал, что у меня такая красивая сестра.