Коммерсанты

Длинные телефонные гудки вызова представлялись Инге трассирующим следом, что соединял убежище за каменной фабричной стеной с уютной квартирой на берегу Мойки, в самом центре города. Каждая секунда ожидания охватывала Ингу все большим нетерпением. Ей хотелось услышать голос Феликса, его мягкий и теплый тембр, застенчивый и растерянный, как у неуверенного в себе мальчика, познавшего первое настоящее влечение. Как она могла обидеться на его дерзость?! Ведь то был порыв отчаяния, а она это восприняла как заносчивая девчонка. И унизила его… Сырые разводья на фабричной стене представились ей сейчас рыжим винным следом на лице Феликса.

Инга слушала, как зуммер продолжал плести в телефонной трубке свой пунктирный зов. Дольше ждать становилось неприлично. Инга собралась было положить трубку на рычаг, как раздался ответный женский голос, раздраженный и сонный.

— Вы с ума сошли, сейчас почти полночь, — проговорила женщина, выслушав просьбу Инги.

— Это очень важно, — настаивала Инга. — Завтра может быть поздно.

— Феликса Евгеньевича нет дома. Попробуйте позвонить по другому телефону, — и женский голос продиктовал номер, вероятно, там уже привыкли к поздним звонкам.

Часть четвертая ВРЕМЯ БОЛЬШОГО ЗВОНА

Глава первая СТОРОЖ БРАТУ СВОЕМУ

В подъезде дома на улице Достоевского сквозь стены каменной кладки проникали гаммы. Звуки нот, строго соблюдая субординацию, торопились друг за другом, разбегались, вновь сливались в точной математической закономерности.

Чингиз остановился между лестничными маршами и коротким щелчком швырнул в шахту недокуренную «беломорину». Папироса падала, стреляя сухими искрами. Ударилась об пол подъезда и погасла. Пора объявить о своем приходе, он и так подзадержался, уславливались на семь, а уже восьмой час.

Поглаживая ладонью прохладные перила, Чингиз поднялся на площадку шестого этажа.

Гаммы звучали громче.

Глухую металлическую дверь без номера оживляли только кнопка звонка и два неприметных замочных отверстия. За годы своей жизни в Ленинграде Чингиз виделся с дадей Курбаном лет пять-шесть назад, еще до армии. Дядя жил в Ковенском переулке с русской женой и дочерью Наргиз. Дядя тогда работал на винзаводе «Самтрест». Потом крупно прокрлолся и уехал в Баку, но там не прижился — подросло новое поколение, со своими заботами, круговой порукой, крутыми делами. Дядя вернулся в Ленинград и пристроился в управление городских рынков инспектором. Чингиз не общался с дядей, Чингиза тяготил его характер — насмешливый, неврастеничный, а главное — коробило отношение дяди к родителям Чингиза… Из четырех братьев и сестер дядя Курбан был самым младшим, избалованным, хулиганистым — вечная головная боль всех родственников. Но долго он им не докучал, закончил торговый техникум и уехал в Тамбов, где и пропал, — несколько лет о нем ничего не было известно, — а потом оказался в Ленинграде. Там и жил последние лет пятнадцать. Родители Чингиза без энтузиазма относились к возможной дружбе племянника с дядей. Особенно после того, как узнали, что дядя пытался привадить племянника к каким-то своим шахерам-махерам на винном заводе, приглашая Чингиза поработать в отделе сбыта. Чингиз под давлением матери не принял приглашение, чем весьма разъярил дядю Курбана, и тот, в запале, не очень лестно отозвался о родителях Чингиза — отношения были прерваны. Ходили слухи, что дядя не последняя фигура в криминальных структурах, что создали горячие южные головы на холодных северных берегах. А еще был слух, что дядю Курбана пристрелили. Чингиз воспользовался номером телефона, который оставил дядя на поминках бабушки Лятифы. Позвонил. Услышав глуховатый знакомый голос дяди, повесил трубку. Не так прост дядя Курбан, чтобы его пристрелили…