Коммерсанты

Пожилой господин, лысеющий, с коротким, припухшим на конце носом продирался к стулу рядом с Мариной Петровной — в первом отделении стул был свободен. Многие его знали, тепло приветствовали, шутили, поздравляли. Господин улыбался, принимал поздравления, отвечая обрубленным словом: «Сибо… сибо…» Продираясь мимо Марины Петровны, он особенно расцвел, наклонился и что-то прошептал, косясь на дядю Курбана. Марина Петровна прижала руки к груди и благодарно кивала, потом наклонилась к дяде Курбану и передала услышанное.

— Скажи начальнику: если Наргизка поедет на конкурс в Мадрид, я ему подарю автомобиль, — ответил негромко дядя Курбан.

Педагог признательно вскинул тощие длинные руки и, перегнувшись, прошептал, едва приоткрывая губы:

— Ваша дочь редкий талант. Моя задача не испортить этот талант, — педагог засмеялся скачущим мелким смехом.

Дядя Курбан пожал плечами — что есть, то есть. И пригласил педагога поужинать.

— Что вы?! В подпитии я грозен и неуправляем, — ответил педагог.

— Ничего. Управимся, — дядя Курбан засмеялся.

— Спасибо. Но не могу. Прослушаю Наргиз и уйду, жена болеет, — снизив толос, педагог добавил: — Вы и так меня одарили, даже неловко, — он выпрямился и уставился на сцену навстречу ведущему концерт, высокому красавцу.

— Что вы ему подарили? — полюбопытствовал Чингиз.

— Пустяки. Холодильник завезли, французский. Наргизка сказала, что у начальника холодильник сломался, — ответил дядя Курбан.

А на сцену уже вышла Наргиз. В белом длинном платье с большим розовым бантом. Такой же бант, но поменьше, венчал на затылке пышные светлые волосы. В одной руке она держала платочек, в другой крупную красную розу. Приблизилась к роялю, поклонилась неумело, по-детски резко. Выпрямилась. Поискала глазами родителей, Чингиза, улыбнулась. Подошла к роялю. Оставила платочек и розу. Села. Чему-то вновь улыбнулась. Положила руки на клавиши…

Звуки музыки тронули тишину. Робко, нежно, словно тишина зала исподволь, незаметно, с какого-то своего края, занималась музыкой, как небо утренней зарей. После водопада звуков концерта Рахманинова баллада Шопена оглушала нежностью и лаской, предвосхищая не менее мощную бурю.

Чингиз шевельнул пальцами, и фольга неуклюже хрустнула, Чингиз замер, испуганно скосил глаза, но, кажется, никто не обратил внимания. Он сидел как бы в пустом зале, в другой жизни. Он чувствовал, что Наргиз играет для него. Наргиз так и сказала перед концертом: «Сегодня играю для вас». Чингиз только сейчас понял значение тех слов…

Музыка закончилась. Зал притих и, через паузу, разразился аплодисментами, выкриками «браво». Кое-кто устремился к сцене с цветами в руках. Сутулый молодой человек в куцем пиджачке держал перед собой букет великолепных гвоздик, как олимпийский факел…

Наргиз стояла у рояля, улыбаясь и кланяясь. Потом смущенно приблизилась к краю рампы, наклонилась, принимая цветы. Молодой человек бросил гвоздики ей под ноги и лихорадочно зааплодировал.

— Чингиз, у тебя появляются соперники, — проговорила Марина Петровна. — Не проспи.

Чингиз выбрался из ряда, высоко подняв букет над головой. Наргиз протянула руки навстречу. Она приняла розы и свободной рукой благодарно коснулась головы Чингиза.

Боковым зрением Чингиз заметил, как Феликс и Рафинад направляются к выходу.

Улыбаясь Наргиз, он постоял, повернулся и поспешил к выходу. За спиной ведущий объявлял о выступлении следующего исполнителя-скрипача, студента четвертого курса консерватории. Поговаривали, что скрипач необычайно талантлив.

Чингиз нагнал друзей на широкой лестнице.

— Уходите? Напрасно. Говорят, этот скрипач второй Паганини.

— Хватит с нас и Листа, — Рафинад протянул руку Чингизу. — Нет, я не шучу. Наргиз весьма и весьма… Ты что, женишься на ней?

Чингиз пожал плечами. В такой законченной и ясной форме, в лоб, мог задать вопрос только Рафаил, но с чего бы?

— У тебя на лице все написано, — дружелюбно подхватил Феликс. — Мы так решили независимо друг от друга. Как изобретатели радио — Попов и Маркони.

— Кто же из вас Попов? — Чингиз пробовал отшутиться от неловкого для него разговора.

— Во всяком случае, я, как всегда, Маркони, — съязвил Рафинад. — Кстати, о птичках… Завтра, в двенадцать, совещание, собираем «сенат». Феликс Евгеньевич подаёт в отставку.

— Что?! — ошалело воскликнул Чингиз.

— И для меня это новость, — добавил Рафинад. — Видно, Феликсу музыка навеяла эти мысли.

С этажа, поверх балюстрады, перегнулась служительница и прошипела с укором, что не рынок здесь, нечего базарить.

Молодые люди спустились в вестибюль.

— Решил целиком заняться банком, — Феликс говорил холодным тоном, как о деле отрезанном. — Приходи, обсудим. Только не хлопай дверью, как вчера, слишком дорого обходятся такие хлопки фирме.

Феликс и Рафинад вышли на улицу.

Мутные стекла наружного подъезда застили расплывчатые контуры. Постояв немного, Феликс и Рафинад разошлись в разные стороны.

Чингиз вернулся в зал.