Коммерсанты

На сцене высокий молодой человек, по-женски длинноволосый, прикрыл в экстазе глаза и, склонив голову, слушал свою скрипку, медленно поводя смычком. Чингиз прильнул плечом к стене и сунул руки в карманы брюк. Звуки скрипки слились сейчас для него в один ровный тон — мысли занимала услышанная весть. Если Феликс оставит свой кабинет, то кто же займет его кресло? Отцов учредителей после изгнания Власова осталось четверо. Контрольный пакет акций по-прежнему принадлежал Феликсу, за ним идут на равных Толик Збарский и он, Чингиз. Рафинад замыкает, у него всего девять процентов общего пакета. Конечно, дело не в арифметике — все решит голосование: должность генерального директора выборная, административная. Но при четном варианте голоса могут разделиться поровну.’ Тогда-то и может всплыть «серая лошадка». А ею реально может быть один человек — Семен Прокофьевич Гордый, шеф отдела безопасности. Гордого привел на фирму Толик Збарский, и Толик уже высказывался о том, что осиротевшее кресло пятого отца учредителя Власова может откупить Гордый… В свою очередь, Толика Збарского пригласил в бизнес Феликс Чернов, они были друзьями юности, вместе утюжили Невский проспект. Стало быть, Гордый, косвенно, человек и Феликса Чернова… А кто им, в сущности, Чингиз Джасоев? Приятель Дормана! Дормана, у которого всего лишь девять процентов от контрольного пакета. Смутьян Джасоев, втягивающий фирму в авантюру с криминальной структурой «Градус». И вообще чернозадый нувориш с сомнительными родственными связями, корни которых тянутся к Кузнечному рынку… Кто-кто, а Гордый уж досконально разнюхает, откуда дует ветер. И, заняв кресло генерального директора, приложит все силы, чтобы избавиться от «Кроны-Куртаж» или, по крайней мере, от самого Чингиза Джасоева. Конечно, Гордого тоже можно приструнить, есть методы…

Чингиз усмехнулся. Он, кажется, уже привыкает к мысли о том, что является племянником своего дяди.

Дядя Курбан снял с шеи бордовую муаровую «кису», швырнул в кресло, расстегнул верхнюю пуговицу сорочки и облегченно вздохнул. Чингиз засмеялся. «Киса» хоть и шла к тонкому смуглому лицу дяди, но все равно казалась бабочкой, севшей на муравейник.

— Смейся, смейся над дядей, — благодушно проговорил дядя Курбан. — Ты был маленький, тебя привозили в Ленкорань на лето, к бабушке. Я следил, чтобы с тобой ничего не случилось. Помню, ты залез на лимонное дерево и стал орать. Бабушка бегала за мной с палкой, мол, я не уследил за ребенком, вместо того чтобы тебя спасать.

— Что это я орал? — спросил Чингиз.

— Тебе в глаза попал сок лимона… Вообще ты маленький был хороший ахмах. Знаешь, что такое ахмах? Глупышка.

— Иначе дурак, — поправил Чингиз.

— Ребенок не бывает дурак, дураком становится, когда взрослеет.

Дядя Курбан — в домашних тапочках, что выглядывали из-под штанин светлых брюк, — сейчас казался Чингизу родным и теплым.

Полчаса, как они вернулись с концерта. Наргиз ушла в свою комнату переодеться. Марина Петровна хлопотала на кухне…

— Слушай, ты играешь в нарды? — спросил дядя Курбан, точь-в-точь как спрашивали в другой, кавказской жизни новые знакомые.

— Играю, конечно. Гарантирую вам «марс» или «оюн». Хоть в длинный, хоть в короткий. — Чингиз и впрямь неплохо играл в нарды, ему везло. — Но уже поздно, начало двенадцатого, мне пора.

— Куда торопишься? Чай попьем, поедим, раз не поехали в ресторан… Хочешь, ночуй у нас?

— Нет. Я люблю спать дома.

— Я тоже так. Только в своей кровати могу уснуть. — Казалось, дядя Курбан хочет о чем-то поговорить, но как-то не решается.

Чингиз обвел взглядом кабинет, задержался на фотографиях, что украшали стену над письменным столом. Такие кроткие, славные лица. Первые люди городской криминальной жизни, дядины друзья-товарищи. Особенно впечатлял тот, с черной бородкой и печальными глазами, драматический артист. Эта фотография пробуждала в Чингизе тревогу и какую-то мальчишескую браваду. И сладкую истому от сознания силы и вседозволенности…

— Чингиз, почему бы тебе не жениться на Наргизке? — решительно проговорил дядя Курбан и, словно нырнув в воду, после долгих колебаний горячо продолжал: — Лучшей жены тебе не найти. Красавица, умная, талантливая. Не такая, как эти вертихвостки…

— Но… — протянул Чингиз.

— И ты ей нравишься, я знаю, — мягко продолжал дядя Курбан. — Вокруг нее крутятся эти полумужчины, музыканты. Двоих я уже отвадил. И лучшего мужа, чем ты, не найти. У нас кавказский дом. Как сказал отец, так и будет… Свадьбу назначим на девятнадцатое августа, в день рождения Наргизки… Позвони матери, отцу, пригласи. Я все оплачиваю.

Чингиз вяло улыбнулся. Все, о чем сейчас говорят дядя Курбан, наверняка не раз обсуждалось в семье.

— И все же мне надо подумать, — настойчиво произнес Чингиз.

Дядя Курбан скосил на племянника острый взгляд. Возможно, он вспомнил причину их давнего долгого разлада, когда племянник наотрез отказался подчинить себя воле дяди, пойти работать экспедитором на винный завод, место доходное и выгодное во многих отношениях.