Коммерсанты

— Почему я, хозяин? — поник Ашот. — Я сапожник, я маленький человек, — обеими руками он прижал к животу свою замызганную папку с делами.

Глеб полез в карман. Все произошло вмиг. Из его кулака со стуком взметнулась телескопическая короткая дубинка, и он без размаха, коротким ударом, жахнул по спине Ашота. В рассеченной рубашке полосой лопнула кожа.

Ашот взвыл.

— Что ты делаешь, собака?! — завизжал он. — За что ты бьешь, я тебе в отцы гожусь…

Второй, скользящий удар содрал кусок рубашки со спины.

Балашов вскочил на ноги.

— Ты что, сволочь?! — заорал он на Ангела. — Тебе мало моей подписи, сука?!

Ангел повернулся спиной к Балашову, подобрал листок и положил его перед Ашотом. Глаза Ангела налились желтизной. Казалось, кроме этого пожилого армянина, сейчас для него нет никого в комнате.

Ашот, всхлипывая и вытирая ладонью нос, начертал какие-то каракули.

Ангел взял листок, сложил и спрятал в карман куртки.

— Спасибо, Петр Игнатич, — произнес Ангел через плечо каким-то вялым тоном. — Мы позвоним через месяц, — он обернулся, поддел пальцем ремень подтяжек Балашова, оттянул и отпустил. Ремень резко хлопнул по толстому животу.

Все трое покинули комнату. Катя-билетерша прижалась к стене, раскинув руки, точно распласталась. Тотчас в комнату стали входить притихшие маклеры. Никто ничего не спрашивал…

Балашов подошел к Ашоту, положил руку на его плечо. Ашот втягивал воздух тяжелым пупырчатым носом и размазывал ладонью по щеке какую-то грязь.

— Клянусь, как в Сумгаите, клянусь. Посмотрите, здесь будет, как в Сумгаите, еще хуже будет, клянусь могилой брата. Бежать надо отсюда. В Америку надо. В Калифорнию… Там есть город, где мэр — армянин, — говорил Ашот тихим голосом. — Зачем им моя подпись, скажи? Зачем?!

— А я знаю зачем, — вдруг произнесла от двери Катя. — Если что, они вашего брата, что в тире, схватят за глотку, заставят платить.

— В Калифорнию ехать надо, — все повторял Ашот. — Там мэр, говорят, армянин… Такую рубашку порвал, негодяй. Новая была совсем…

В глубине квартиры раздался низкий «шаляпинский» бой часов работы немецкого мастера Винтера. Часы — последнее, что не пропил Федоров, жилец коммунальной квартиры в доме по Большой Пушкарской. Часы шли секунда в секунду. Соседи договорились между собой и сообща откупили у Федорова часы. Установили в коридоре для общего пользования. Протрезвев, Федоров, рыдая, возвращал часы на место, в свою полупустую комнату. В подпитии исправно таскал их в коридор, он был честный алкаш. А так как Федоров в последнее время не просыхал, то часы в основном стояли в коридоре…

«Сколько же сейчас? Один удар, — подумала сквозь дрему Татьяна. — Час? Или половина чего-то?» — она приоткрыла глаза, чтобы взглянуть на свои, комнатные, и увидела Павла. В затуманенном сном сознании проявились все события сегодняшнего утра. И приход Павла, бывшего мужа, и возвращение Чингиза, что лежал рядом с ней, отвернувшись к стене, и спящая на кушетке Маша.

Павел опустил тяжелый подбородок на сжатые кулаки, на его мослатых здоровенных плечах топорщились густые рыжеватые волосы, а на лбу темнели пигментные яростные пятна.

— Уйди, — полушепотом произнесла Татьяна. — Дай мне одеться.

— Это… твой хахаль, после долгой паузы проговорил Павел.

— Он мой муж… Я тебе говорила о нем.

— Ты говорила «вроде муж». Когда он возник?

— Утром. Я не ждала. Он вернулся утром из Москвы.

— Такой мозгляк…

Голос Павла, хриплый, рваный со вчерашнего возлияния, крепчал, зрачки рыжих глаз сужались, точно у кошки.

Татьяне знакома была эта картина.

— Моча в голову ударяет? — проговорила она. — Не выделывайся, Павел. Уходи. Я же не касаюсь твоей жизни, — Татьяна откинула одеяло и поднялась.

Тело просвечивало сквозь тонкую вязь ночной рубашки, завернутый подол оголял красивые круглые колени.

Павел зверел.

— Хочу знать, кому ты доверяешь мою дочку?

— Твою дочку? — Татьяна шагнула к столу и приблизила лицо к Павлу, вдохнув терпкий запах грубой кожи. — Чем она твоя? Сунул и вынул?! А потом сбежал?

— Я алименты платил, — буркнул Павел.

— Из тебя их вытаскивали щипцами, пока я и вовсе не отказалась получать эти крохи… Уходи, говорю, не доводи до крика.

— Это моя дочь, слышишь, подстилка кавказская. Чтобы мою дочь отдавать в руки черножопым?!

Татьяна отпрянула от стола и зашлась в сдавленном смехе, прижав ладони к губам.

Павел грохнул о стол кулаком.

— Вот, блин, хозяин нашелся! — в голос крикнула Татьяна. — А ну, выметайся отсюда, пока милицию не вызвала.

Тонкий, капризный со сна голос Маши проколол начатый скандал.

— Ма-а-а… Что опять…

Чингиз не шевелился. Он явно не спал, изгибы одеяла, казалось, отвердели.

Маша приподнялась и увидела рядом раскрытую коробку. И куклу. Удивление и восторг накатились на ее пухлое от сна личико. Откинув со лба волосы, Маша погрузила руки в коробку и, онемев от счастья, приподняла куклу.

— Моя? — пролепетала Маша. — Это Чингиз принес? — Она привыкла к подаркам Чингиза, но чтобы такую куклу…

Воспаленное обидой сознание Павла сорвалось. Он резко поднялся, опрокинул спрямленными ногами табурет и шагнул к кушетке. Перехватил куклу из рук Маши.