Коммерсанты

Рюкзак на коленях Рафинада напоминал грелку, из которой выпустили воздух. Жаль, отдал туфли этому типу, Негляде. Какой-то нелепый ясак — туфли. А все отец Наум, дуралей старый. «Отвези ему те туфли. Он крупный мужчина, наверняка носит сорок четвертый размер». Никто в семействе Дорманов не дотягивал до такого размера. Туфли оказались в квартире на площади Труда каким-то странным образом и несли в себе тайну. Год назад их обнаружил на антресолях папа Дорман и поднял жуткий скандал, вплоть до развода. Он обвинял бывшую актрису Ленконцерта Галину Пястную в неверности. Кричал, что давно подозревал о ее связях с тенором Беризовским. Галина билась в истерике — столь существенный довод: не босиком же Беризовский уходил от нее, на Дормана-старшего не действовал — и в порыве отчаяния заявила, что Беризовский носит сорок первый размер обуви, что придало стоматологу новую порцию ярости и стало неопровержимым доказательством неверности супруги. Волынка тянулась довольно долго, пока Рафинад не вспомнил, что принес от Левитанов чемодан барахла — Левитаны уезжали в Америку, и все, что не удалось впихнуть в контейнер, раздали друзьям и знакомым: не оставлять же добро сучьей власти. Левитан, мужчина-бульдозер, разгибал на эстраде железные цепи и выдерживал на груди половину взрослого состава зрительного зала, сорок четвертый размер обуви ему только-только. Папа Дорман успокоился спокойствием вулкана Кракатау, то есть изредка, когда лазил на антресоли, тень сомнения в нем оживала, и квартира на площади Труда вновь оглашалась обвинением в неверности жены и оправдательным стенанием последней. От туфель надо избавляться, это ясно и ежу. Но рука не поднималась — больно хороши туфли, итальянские, застежки-«молнии», мягкая подкладка. Галина Пястная решила снести их в комиссионку, когда истончает наплыв пациентов к мужу Науму и нечего будет есть. Но пациенты шли. Люди, несмотря на значительные трудности с продуктами, как-то еще пытались сохранить зубы, в надежде на лучшие времена. И когда встал вопрос о поездке в Выборг к пациенту Наума Дормана — к бывшему инженеру отдела изыскательских работ областной конторы Стройбанка Павлу Зосимовичу Негляде, — тема злополучных итальянских туфель вновь проявилась в конкретном решении этого затянувшегося конфликта, грозившего развалить почтенное семейство. Павла Зосимовича перевели в Выборг на должность управляющего специализированной конторы отделения Жилсоцбанка. Наум Дорман вспомнил об этом случайно, за ужином, в ответ на заданный невзначай вопрос сына: нет ли среди пациентов папаши людей, имеющих отношение к банковскому делу? И не сможет ли папаша составить единственному сыну протекцию. Протекция протекцией, но с пустыми руками ехать в Выборг по важному делу как-то неприлично. Хотя Негляда утверждал, что он души не чает в Науме Соломоновиче, полюбил его, как брата, такой бугельный протез за такие деньги — кому сказать, не поверят! И если что надо — Негляда всегда готов помочь! Но помощь помощью, а… Тогда и встал вопрос: чем отблагодарить банкира, если тот все устроит. Предлагать деньги человеку, сидящему на деньгах, пусть не на своих, на государственных, как-то не тонко. Надо подарить вещь, сказал папа Дорман и вспомнил о туфлях. И добавил, что деньги, которые были предназначены «для смазки дела», можно оставить в доме в обмен на туфли. Все-таки с туфлями в семье связаны особые воспоминания и расставаться с ними ради непонятной затеи — а Рафинад не любил открывать свои тайны, особенно родителям, — так вот, расставаться с туфлями ему лично, Науму Дорману, тяжело. На том и порешили. Оставив дома сто рублей — сумма, в которую Галина Пястная оценила туфли, — Рафинад, прихватив ясак для управляющего отраслевым отделением банка, отбыл в Выборг, наказав родителям хранить в тайне его отъезд, человек он суеверный, а дело весьма серьезное…