Коммуна

В действительности она никогда и не исчезала: ее законы продолжали существовать, они стали еще строже. Но обратное течение волн делает бурю еще страшнее.

Генеральным прокурором был назначен Леблон (тот самый Леблон, который защищал когда-то одного из подсудимых перед верховным судом в Блуа; правда, он старался умалить свою роль, заявляя, что он только поверенный Жюля Фавра и Эммануэля Араго).

Префект полиции Эдмон Адан подал в отставку, не желая производить предписанных ему арестов.

А в ратуше бретонские мобили, устремив вдаль свои голубые глаза, спрашивали себя, скоро ли г. Трошю избавит Францию от преступников, натворивших столько бед, чтобы они могли снова увидеть свое море, гранитные скалы, твердые, как их собственные черепа, степи с реющими над ними коршунами, и плясать на просторе в праздничные дни.

IV От 31 октября – к 22 января

От 31 октября – к 22 января.

Да, это действительно была империя. Переполненные тюрьмы, страх и доносы изо дня в день; поражения, которые в правительственных сообщениях превращались в победы.

Вылазки были запрещены; именем старого Бланки пользовались, как пугалом на огороде человеческой глупости.

Генералы, столь робкие перед лицом неприятеля, обнаруживали достаточно храбрости, когда нужно было действовать против толпы.

На горизонте маячили июнь и декабрь, но еще более страшные, чем пережитые.

Жюль Фавр, которого никак нельзя заподозрить в сгущении красок к выгоде революционеров, так описывает положение дел в армии:

«Генерал Дюкро, охранявший (31 октября) ворота Майо, узнав о затруднительном положении правительства, не дожидаясь распоряжений, приказал своим войскам вооружиться, запрячь пушки и двинуться маршем к Парижу; он вернулся только тогда, когда все успокоилось».

На этот раз Дюкро не опоздал; правда, дело шло о народных массах.

В той же книге Жюль Фавр, по поводу теории Трошю относительно покинутых позиций, высказывается следующим образом:

«Что касается потери Бурже, то генерал заявил, что она не имеет никакого стратегического значения и что население Парижа совершенно напрасно волнуется. Занятие нами этой деревни произошло без распоряжения свыше и вопреки общему плану, принятому парижским правительством и Комитетом обороны: все равно позицию пришлось бы очистить»[71].

Это был тот самый Жюль Фавр, который во времена империи храбро заявлял:

«Процесс этот можно рассматривать как обломок разбитого зеркала, в котором страна видит себя всю целиком». (Дело шло о подкупности императорского режима.) Но нет человека, которого не испортила бы власть. Надо, чтобы она была уничтожена.

Сентябрьская Республика держалась общим голосованием. Однако всякое голосование благодаря запуганности и невежеству населения всегда дает большинство, благоприятное правительству, которое этот плебисцит устраивает, и противное истинным интересам народа.

Солдаты, матросы и беженцы из окрестностей Парижа голосовали по-военному; может быть, к ним присоединились еще 300 000 парижан, воздержавшихся от голосования, в результате чего Правительство национальной обороны получило 321 373 положительных ответа.

Слухи о победах не прекращались. Генерал Камбриель совершил столько подвигов, что не верили уже ни одному.

Ходила легенда, что «преступники 31 октября» унесли из ратуши серебро и государственные печати.

После плебисцита 3 ноября правительство объявило, что оно исполнит свои обещания и приступит к муниципальным выборам.

Тем временем люди, арестованные по делу 31 октября, все еще находились в тюрьме, но когда они три месяца спустя предстали перед военным судом, последнему пришлось оправдать всех; им было предъявлено обвинение «в том, что они враги империи», но так как суд происходил при Республике, то обвинение падало само собой. На этот раз Констан Мартен был позабыт; о нем вспомнили лишь двадцать шесть лет спустя.

Часть обвиняемых была выбрана в виде протеста в различных округах Парижа; республиканские мэры и их помощники были переизбраны.

Мэрами и помощниками мэров были избраны, между прочим, Ранвье, Флуранс, Лефрансэ, Дерер, Жаклар, Милльер, Малон, Пуарье, Элигон[72], Толен[73], Мюра, Клемансо, Ла-фон. (Ранвье, Флуранс, Лефрансэ, Милльер и Жаклар все еще сидели в тюрьме.)

Население Монмартра и Бельвиля, их мэрии, наблюдательные комитеты и клубы были пугалом для «людей порядка».

В народных кварталах обычно не особенно много думают о правителях. Их ведет свобода, а она не капитулирует.

В наблюдательных комитетах собирались люди, безусловно преданные революции, которым не страшна была смерть. Там закалялось их мужество. Там чувствовали себя свободными, смотрели в прошлое без желания копировать 1793 год и смотрели в будущее, не боясь неизвестного.

Сюда влекло людей с характером, гармонировавшим с общим настроением, энтузиастов и скептиков, всех фанатиков революции, желавших видеть ее прекрасной, идеальной, великой.