Коммуна

Это колесо – колесо власти, которое всегда давит обездоленных.

III 31 октября

Известия о поражениях, невероятная таинственность, которой окутывало их правительство, решимость Парижа ни в коем случае не сдаваться и уверенность, что его тайком сдадут, – все это было подобно действию ледяного ключа в раскаленном вулкане: в воздухе чувствовался огонь, и люди вдыхали его.

Париж, не желавший ни сдаваться, ни быть сданным, Париж, которому надоела официальная ложь, – восстал.

Четвертого сентября кричали: «Да здравствует Республика!» Тридцать первого октября раздался клич: «Да здравствует Коммуна!»

Те, кто 4 сентября направлялись к палате депутатов, шли теперь к ратуше. Иногда по дороге попадались ослы, рассказывавшие, что прусская армия едва не была разрезана на две или три части, уже не помню кем; другие плакались, что французские офицеры не знали маленькой тропиночки, которая привела бы их в самый центр неприятельского расположения; а некоторые еще прибавляли: все дороги в наших руках. В действительности, эти три части были три германские армии, как раз и державшие в руках все дороги. Глупцы, подстрекаемые шпиками, продолжали горланить перед правительственными сообщениями, что это ложные телеграммы, что их фабрикуют Феликс Пиа, Рошфор и Флуранс, чтобы вызвать панику и поднять восстание перед лицом неприятеля. За все время войны, с самого ее начала, это была обычная фраза в устах этих людей, которая формально вела к тому, что ослабляла наше сопротивление и сводила на нет все благородные порывы.

Людской поток стремился к ратуше, отталкивая в сторону шпиков и крикунов; человеческое море все росло.

Национальная гвардия толпилась перед решеткой; пестрели плакаты:

ДОЛОЙ ПЕРЕМИРИЕ!

КОММУНУ!

СОПРОТИВЛЕНИЕ ДО ПОСЛЕДНЕЙ КАПЛИ КРОВИ!

ДА ЗДРАВСТВУЕТ РЕСПУБЛИКА!

Толпа аплодировала и временами, как бы чуя врага, издавала грозные крики: «Долой Тьера!» Казалось, она требует крови. Многие из тех, кто раньше был обманут, кричали громче других: «Измена! Измена!»

От первых делегатов отделались обычными клятвенными обещаниями, что Париж никогда не будет сдан.

Трошю пытался говорить, утверждая, что теперь остается одно: бить и гнать пруссаков оружием патриотизма и единения.

Ему не позволили продолжать, и опять, как 4 сентября, к небу поднялся лишь один крик: «Коммуна! Да здравствует Коммуна!»

Какой-то мощный толчок бросает манифестантов к ратуше, лестницы которой охраняют бретонские[53] мобили. Ле-франсэ[54] проталкивается через их ряды, а старый Белэ[55], подняв на плечи Лекура, члена синдикальной камеры союза переплетчиков, помогает ему пролезть через окошечко их главного подъезда; туда устремляются добровольцы Тибальди; двери распахиваются настежь и поглощают столько людей, сколько может войти.

Вокруг стола в главной зале восседали Трошю, Жюль Фавр, Жюль Симон, у которых представители народа сурово потребовали отчета в действиях правительства.

Трошю, прерываемый криками негодования, объясняет, что ввиду настоящих обстоятельств для Франции было выгодно оставить позиции, занятые накануне германской армией.

Упрямый бретонец продолжает говорить, но вдруг бледнеет: ему подали бумажку, на которой были сформулированы требования народа:

НИЗВЕРЖЕНИЕ ПРАВИТЕЛЬСТВА!

КОММУНА!

СОПРОТИВЛЕНИЕ ДО ПОСЛЕДНЕЙ КАПЛИ КРОВИ!

НИКАКОГО ПЕРЕМИРИЯ!

– Франция погибла, – заявляет Трошю тоном глубочайшего убеждения.

Он понял, наконец, то, что ему не переставали твердить в продолжение многих часов: он понял, что народ требует низвержения Правительства национальной обороны.

Молча срывает он с себя какой-то орден и передает его одному из офицеров бретонских мобилей.

– Это сигнал! – восклицает Чиприани[56], товарищ Флуранса.

Почувствовав, что его жест разгадан, Трошю осматривается по сторонам и, заметив, что реакционеры начинают собираться в большом количестве, по-видимому, успокаивается.

Члены правительства удаляются на совещание и просят Рошфора объявить о назначении выборов в Коммуну, ибо никому другому уже не верят. Рошфор подходит к окну и передает толпе обещание правительства, а затем кладет на стол свое заявление об отставке и дает революционерам увести себя в Бельвиль, где, по их словам, его давно ждут.

Между тем вокруг Трошю собираются бретонцы, такие же упрямые и наивные, как он, охраняя его, как свою мадонну в приморских ландах; они ждут его приказаний, но он молчит.

В это самое время несколько членов правительства, пользуясь доверчивостью Флуранса и национальной гвардии, под разными предлогами выбрались из ратуши и хорошо использовали время для подготовки нападения.

Пикар приказал бить сбор, и 106-й батальон национальной гвардии, целиком составленный из реакционеров, под командой Ибоса (храбрость которого была достойна лучшего применения) выстроился у решетки ратуши.

Он разразился криками «Да здравствует Коммуна!» и был беспрепятственно пропущен внутрь.