Коммунальная страна: становление советского жилищно-коммунального хозяйства (1917–1941)

Зато «красные директора» и их приближенные жили, ни в чем себе не отказывая. Из письма рабкора под псевдонимом «Наш» из Вятки в редакцию журнала «Голос кожевника», датированного 1924 г., узнаём, что директор местной обувной фабрики с женой и двумя дочками проживал в арендованной для него трестом четырехкомнатной квартире. При этом он взял в аренду у коммунального отдела еще одну – двухкомнатную – квартиру в доме для приезжающих, в то время как рабочие ютились по 5 человек в комнате[724]. В сентябре 1923 г. работник Кунцевской ткацко-отделочной фабрики Василий Горнов обратился в НК РКИ СССР с жалобой на несправедливое решение квартирного вопроса. Он сообщал, что бухгалтеру фабрики Солодову, которому показалась тесной квартира из двух комнат и кухни, директор выделил новую квартиру, выселив из нее заведующего яслями. И это несмотря на то что «рабочие уплотнены так, что впечатление получается, будто бы это не рабочие в каморках, а сельди в бочках»[725].

Открытая нэпом возможность «делать деньги» на сдаче в аренду жилищного фонда заставляла местных чиновников забывать о «классовой солидарности». Даже в судах нередко, по утверждению Ю. Ларина, жилищные дела решались в пользу нэпманов[726]. Например, в Ленинграде один из особняков 6 лет находился в безвозмездной аренде у актера Ксендзовского, который регулярно «смазывал» заведующего комотхозом за хорошие арендные условия[727]. Не были редкостью случаи, когда владельцы городских квартир возвращали себе дачи (иногда даже несколько), в то время как другие лишались единственного жилья. То есть жилищные нормы существовали скорее на бумаге и применялись в основном по отношению к неимущим слоям населения. Размер арендной платы также устанавливался произвольно и зависел как от аппетитов чиновника, так и от пределов «благодарности» квартиросъемщика. За определенное «вознаграждение» местные власти могли и не замечать излишков площади. Введение в апреле 1926 г. с санкции ВЦИК РСФСР конкурса на звание «подходящего» домовладельца на практике расширило возможности взяточничества в этой сфере[728].

Письмо группы евреев из городов и местечек Могилевского округа Подольской губернии во ВЦИК (1924 г.) рисует жалкую картину частного жилого сектора, состоявшего из «домишек» из одной комнатушки и кухни. Они жаловались в столицу, что начальник местной милиции под страхом «антисанитарных актов» заставляет их изо дня в день чистить улицы, которые «гораздо чище, чем в Москве». Даже «проведение в местечке электричества» они рассматривали как очередной способ выкачать «последние монетки» из населения, которому «светло и без электричества»[729]. В августе 1926 г. рабочий депо Вязьма коммунист Г.Ф. Привольнев жаловался И.В. Сталину, что в «настоящее время дают квартиры более зажиточным семьям», а должны, по его мнению, обеспечивать жильем в первую очередь семьи с доходом до 10 руб. на едока[730].

С ростом городского населения в 1926 г. на одного человека в Москве по норме приходилось уже 5 кв. м жилплощади. В эти годы власти ввели практику «самоуплотнения», когда управдомы предлагали жильцам самостоятельно найти себе соседей на «излишки» площади. Что из себя представляло в эти годы подобное «уплотненное» жилище, наглядно свидетельствует воспоминание поэтессы И. Одоевцевой: «В Москве, на Басманной в квартире из шести комнат двадцать один жилец всех возрастов и всех полов живут в тесноте и в обиде:

Эх, привольно мы живем —
Как в гробах покойники:
Мы с женой в комоде спим,
Теща в рукомойнике»[731]

.

Параллельно этому происходила переориентация быта от семейного к общественному. Жилищная политика новой власти, помимо ярко выраженной проблемы дефицита жилья, определялась рядом других, в том числе идеологических, факторов. Идеальным вариантом расселения считались появившиеся в 1918–1919 гг. дома-коммуны, призванные стать образцовыми домами для трудящихся и школой коллективизма, освободить женщину от рабского домашнего труда, приучить людей к самоуправлению и способствовать отмиранию семьи и переустройству быта. Впрочем, коммунальные проекты 1920-х годов предусматривали личное жизненное пространство семьи (спальни, ванна, реже – кухня), а коммунальное пространство предназначалось для совместной деятельности жильцов – комнаты для занятий по интересам, общественные столовые и т. п. Например, в Магнитогорске первые капитальные дома строили по проекту, который вообще не предусматривал кухонь, поскольку предполагалось, что все будут питаться в общественных столовых.