Коммунисты

Тем временем по дороге из Камбрэ в Бапом ехала санитарная машина Рауля; рядом с водителем сидел Партюрье, а внутри кузова — Монсэ. Им сообщили, что недалеко от Камбрэ, к западу, имеются раненые среди гражданского населения. Дорога была забита толпой измученных, изнуренных, потерявших человеческий облик беженцев. То один, то другой, обессилев, падали замертво. Тяжелее всего было смотреть на калек. Должно быть, их выгнали на дорогу из какой-нибудь богадельни; слепой вез в колясочке зрячего паралитика; шли на костылях одноногие; две женщины несли на носилках больного, укутанного красным стеганым одеялом; он кричал, метался в бреду и сбрасывал с себя одеяло; женщины останавливались и опять укутывали его. Люди искали потерявшихся в дороге родных; дети, плача, перебегали от одной кучки беженцев к другой, спрашивали, не видали ли их маму. Неподалеку немецкие самолеты сбросили бомбы, целясь в небольшой мост; они промахнулись, зато наверстали на людях. Высокому бледному юноше оторвало ногу, она осталась в руках Жана де Монсэ, и раненый посмотрел на нее таким взглядом, словно увидел перерезанного заступом червяка, половинки которого извиваются, пытаясь срастись. Рядом какая-то женщина, поднявшись с земли, засмеялась от радости, что она жива и невредима, но, озираясь по сторонам, увидела в канаве обезглавленное туловище сестры, и тогда ее истерический смех перешел в дикий смех безумия… Пожалуй, с полчаса она хохотала, хохотала, ее пытались увести, но она вырывалась и все хохотала, стоя у канавы… А мимо шли люди, толкая перед собой тачки, ручные тележки, везли какой-то хлам: гипсовые статуэтки, граммофоны с большими раструбами, размалеванными розовой и зеленой краской, старые ботинки, всякое тряпье…

Немного подальше раненых подбирал Партюрье. Санитарную машину Рауль поставил в поле, около шоссе. Поток беженцев опять устремился вперед, равнодушный к лужам крови, к умирающим, к воплям и стонам. Прошла маленькая девочка, прижимая к себе куклу с выцветшим фарфоровым лицом, завернутую в голубую газовую[627] косынку; девочка поглядела мимоходом на Жана де Монсэ, который осторожно положил в траву ногу раненого… Страшнее всего был этот спокойный, равнодушный взгляд детских глаз, очевидно, уже привыкших к таким картинам. Едва Жан успел забинтовать обрубок ноги истекавшему кровью раненому, прибежал какой-то запыхавшийся молодой человек: — Скорее… там женщина… женщине очень плохо!

Действительно, в придорожной канаве лежала маленькая кудрявая блондинка в полосатом платье. Она громко кричала и хваталась руками за живот. — Да вы не видите, что ли, она рожает! — крикнула толстая женщина, помогавшая Жану оттащить больную в соседнее поле. Роженица беспрестанно поворачивала голову то вправо, то влево, вся обливалась потом, хрипло кричала и, ловя воздух, широко открывала рот, так что видны были все ее мелкие, как у ребенка, неровные зубки и дрожавший обложенный язык… В больнице Жан никогда не принимал, никогда не видел родов, он хотел побежать за Партюрье, но времени терять было нельзя — ребенок уже рождался… толстая женщина и Жан держали матери ноги…

Когда все кончилось, Жан сказал: — Я схожу за носилками. — Вокруг столпились люди. Мальчик родился, скажите пожалуйста! Да еще какой прекрасный мальчишка! Так всегда говорят.

Не успел Жан пройти по полю тридцати шагов, как опять начался налет. Сколько их было? Три или десять тысяч? Самолеты пикировали на дорогу, сбрасывали бомбы, набирали высоту, снова входили в пике, проносились бреющим полетом, расстреливая из пулемета толпу обезумевших людей, бежавших по канавам, по полю; расстреливали детей, упавших на землю, женщин, в испуге шарахавшихся от лошадей, которые неслись прямо на толпу. И дальше снова бомбы, снова пулеметные очереди, косящие живую плоть дороги.

Жан поднялся на ноги. К нему подбежал Партюрье, а затем Рауль с носилками. Живой? Ничего… Только сердце зашлось… — Ну хорошо, идем. Работы много. — Прежде всего надо взять ребенка, тут женщина родила. — Да что ты? — Ужасно было смотреть на трупы, устилавшие дорогу. А новорожденного не пришлось взять: там, где только что была мать, младенец и толстая женщина, помогавшая при родах, теперь было лишь кровавое месиво…

На дороге к Бапому лежали сотни мертвых тел, а в обратном направлении, к фронту, шли по шоссе английские солдаты. Передвижение началось ночью. В этом секторе англичане выходили на передовые позиции. Но когда Партюрье возвратился на перевязочный пункт, устроенный близ дороги, в кирпичном здании школы, там на носилках уже лежало человек десять раненых англичан. Некоторых из них только в то утро высадили в Кале, направили сюда, и что же такое произошло? Они ничего не могли понять.

Давэн де Сессак, весь бледный, сказал Партюрье: — Неизвестно, где они… но где-то недалеко. Подходят…

— С какой стороны? — спросил Партюрье.

— Кто ж его знает!

А между тем по дороге из Камбрэ в Бапом всё шли и шли беженцы. Какой-то мужчина подобрал с земли испачканную куклу, завернутую в голубую газовую косынку.