Трудно представить себе то, что там происходило. Немцы уже заняли часть Обурдена, а он находится на том же берегу канала, что и тюрьма, ниже Ла-Бассе. Французы еще держались в Лоосе и в Обурдене — на канале, в том месте, где он делает поворот. Беглецы оказались под перекрестным огнем. Они растянулись цепочкой по берегу, искали переправы. Мост напротив тюрьмы был взорван. А ведь в камерах они слышали еще и другие взрывы, значит, мало надежды, что дальние мосты целы. У противоположного берега стояли на причале два баркаса. Двое молодых парней, рискуя жизнью для общего дела, разделись догола и вплавь подобрались к баркасам. Они потянули их за собой, повернули, связали вместе, поставили поперек канала — получился мостик. Все кинулись к нему, попрыгали вниз, как кузнечики. Удивительно, какую силу придает человеку опасность! Все перебрались, помогая друг другу. Пули свистели у самого уха; вокруг с громким всплеском падали в воду снаряды, над баркасами пролетали осколки. Переправа показалась Элуа очень долгой, а когда стали спускаться с баркаса по доске, которую перебросили на пристань, он прыгнул неловко и упал в стоявший рядом старый ялик; днище провалилось, и Элуа, увязнув обеими ногами в тине, забавно высовывался из воды. Его вытащили, посмеялись над ним. Французские солдаты, стоявшие неподалеку, обстреляли беглецов на всякий случай, не зная, с кем имеют дело. Наконец все выбрались на улицы Лооса. Рассыпались в разные стороны…
Нестор и Элуа кинулись со всех ног в ту сторону Лооса, где начиналась дорога на Лилль. Они мчались вдоль бесконечных заводских заборов, не обращая внимания на встречных. А встречных было много: беженцы, пытавшиеся выбраться из Лилля через южную окраину, воинские части, ехавшие в битком набитых грузовиках; то тут, то там лежали на земле всеми покинутые бездыханные тела людей и трупы лошадей, пылающие автомобили. Все звуки перекрывал рев орудий. Никто ничего не спросил у беглецов, хотя одеты они были в разношерстные грязные отрепья и оба так исхудали, что казалось, вот-вот свалятся и отдадут богу душу. У обоих от бега грудь ходила ходуном, колотилось сердце, липкий изнуряющий пот стекал по плечам, по спине. Они ничего не ели со вчерашнего дня, но не чувствовали голода. Другие заключенные тоже бежали опрометью по улицам Лооса. Иногда женщины падали, но нельзя было даже остановиться, чтобы помочь им: как-никак они на свободе, теперь уж пусть сами выпутываются. За последними домами Лооса тянулась полоса садов и огородов, лачужки и клочки полей. А потом распростерлась голая пустошь. Элуа и Нестор шли с таким чувством, что сейчас в них начнут сажать пули, как в мишень. У Бетюнской заставы стояла батарея 75-миллиметровок.
Офицер окликнул их: — Куда направляетесь? — Домой. — Откуда идете? — Из Лоосского централа. — Ага, — сказал офицер. — Основательно вас обстреляли.
Как? Он уже знает? И вдруг Нестор понял, какой смысл имели слова офицера: «Основательно
Элуа сжимал кулаки. Перед глазами его встала картина: лежащее на камнях жалкое тело одного из тех, кто бросился с верхнего этажа, завернувшись в тюфяк; безумные лица других, метавшихся за окнами в дыму пожара… А здесь продолжали свою работу…
— В город пропустить вас не могу, — заявил офицер. — Откуда я знаю, что вы будете делать у нас в тылу! Нынче можете переночевать вон в том доме, на углу улицы. Да… Света там нет, но… — Ладно, хоть не арестовал. Не стоит его злить. В доме, который им указали, можно было лечь, отдохнуть. По соседству имелось кафе. А нельзя нам сходить в кафе? Валяйте идите…
В кафе хозяйничали алжирские стрелки генерала Дама. В тот день всех угощали бесплатно. У стойки теснились вперемежку солдаты, штатские, заключенные, бежавшие из тюрьмы, получали пиво, ром — все, что душе угодно. Стрелки весело смеялись. Странное дело — пьяных не было.
В Карвене… там все произошло немного позднее.
После двенадцати часов дня из туч, гремевших громом, упали первые капли дождя, а потом полило как из ведра; к этому времени женщинам стало невмоготу сидеть в бомбоубежище Бокета.