Когда я говорю, что Лизе испугалась, то лишь передаю восприятие ее душевного состояния Куртом и фру Андерсен, потому что единственный приемлемый способ изобразить человека, по крайней мере в этом случае, — через впечатление, которое он производит на других. Мое «я» не может нравиться самой себе. Как только она оставляет тонкие и нежные следы в другой душе, то сразу же это замечает и удаляется так же быстро, как фотограф, которому удалось запечатлеть переменчивое лицо в хорошем ракурсе. Она убеждена: любить ее может только тот, кто с ней не знаком близко. Она верит, что если в мире и существуют счастливые пары, то их счастье покоится на полном незнании подлинной природы друг друга. Получается, что каждый влюбленный оказывается обманутым, поэтому легко понять ненависть Вильхельма к ней. Всё началось с того момента, когда она (как и бесчисленные поколения женщин до нее) приняла брак как должное — так принимаешь возможность дышать. Стоило одалиске покачнуться, как напуганная и хрупкая газель превратилась в шипящую гиену. И ощущение глупости своего поведения, бесповоротного стыда и потери лица на веки вечные охватило Лизе настолько, что она (точно так же, как и я) не понимала, как жить дальше. Я не прошу жалеть ее, хотя она и в самом деле нуждается в сострадании. Человек, которому было отказано в любви в раннем возрасте, навсегда лишается веры в то, что достоин этого чувства. Я же хочу любить ее сейчас, когда пытаюсь от нее освободиться. Ведь она всё-таки очень искренняя. Работая над романом, Лизе самой бы хотелось знать концовку этой горькой драмы, которую она развернула перед непостоянной и жадной до сенсаций аудиторией утренней газеты. И пока Курт с вежливым, но угрюмым лицом не открыл дверь ее кабинета, ей представлялась Милле, и Лизе заметила, что эта девушка с теплыми медленными руками и серьезным бегающим взглядом, свойственным близоруким, должно быть, знала что-то важное о событиях, произошедших и, возможно, приведенных в движение именно ею.
— Это Милле. Хочешь с ней поговорить?
Тряпичная кукла из ресторана «Сковли» на Санкт-Хансе стояла в дверях: Лизе не могла избавиться от первого впечатления, которое на нее производят другие люди. Она совсем не замечала, что окружающие с годами стареют. Интеллект подсказывал ей, что подобное возможно, но ощущения за этим не поспевали.
— Да, Курт. Просто положи трубку. Я отвечу здесь.
Сердце заколотилось, словно от страха, буря необузданных эмоций грозила одолеть разум. Лизе кротко улыбнулась в пустоту, но эта кротость была машинальной.
— Добрый день, Милле. (Спасибо, что ты украла его у меня. Мне так нравится страдать и скорбеть! Спасибо, что нафаршировала его (то есть преобразила) и сделала толстым, как кастрат. Из него теперь наверняка может получиться великолепный контратенор! Ну что ты, милая! Я вовсе не злюсь. Просто уже посинела от попыток понять вас обоих.)
— Рада, что ты не бросила трубку.
— С чего бы мне это делать? (Браво, Лизе! Именно против этого тонкого безобидного голоска она бессильна.) Пусть я и злилась на тебя, но ты отлично знаешь, что не мне сейчас обижаться.
— Я прочла сегодня твою статью. Чудесно получилось! С нетерпением жду продолжения. Звоню, потому что хотела всё с тобой обсудить. Чувствую себя виноватой за дурацкое письмо к тебе, ведь ты и не догадывалась о предыстории.
— Нет, но с удовольствием послушаю. Потому что, видишь ли, мне стало так одиноко, когда вы оба исчезли. (И вместо того, чтобы глотать нелепые таблетки, которые не убили бы и младенца, надо было отправиться за ним, даже если ради этого пришлось бы плеснуть в тебя купоросом!)
— Знаю, Лизе. Но Том действительно прогнал меня. Наверное, подумаешь, что я сумасшедшая, но я так сильно скучаю по этому мальчишке. Когда у тебя нет своих детей…
В этот момент щебетание двух птах прервал какой-то безумец, вызвавший номер напрямую. Задыхаясь, он произнес:
— Меня зовут Джон. Я люблю тебя. Скажи же что-нибудь, ну хоть что-нибудь. Меня может успокоить только голос известной женщины.
— Дурак, — произнесла Лизе добродушно, потому что очутилась в другом мире, прошлом и нереальном. — Ты напугал нас с моей несчастной матерью едва ли не до смерти, когда стоял в дверях туалета и выставлял напоказ свое жалкое достоинство. Именно по твоей вине всё так усложнилось, ты об этом знаешь?
— Великолепно, продолжай, еще, вот-вот, сейчас это случится…