Вскоре атаки переросли в перечисление всех недостатков Дмитрия. Они были характерно преувеличены и далеки от реальности. Внутренний критик кричал: “Ты такой неуклюжий! Никогда ничего не делаешь правильно (№ 2, мышление по принципу “всё или ничего”). Руки растут не из того места!”
Вскоре в мышлении Дмитрия стало полностью доминировать восприятие в черном цвете (№ 11), которое объединилось с катастрофизацией (№ 10) и достигло кульминации в навязчивых опасениях (№ 14), которые заставили его отказаться от планов выйти из дома.
Этот пример является лишь микропорцией бесконечной атаки, которая может сопровождать сильную эмоциональную регрессию. После многих и многочисленных проработок этого процесса Дмитрий в конце концов укоренился в полной катастрофизации заброшенности (№ 10): “Неудивительно, что у меня нет партнера или друзей; кто может выдержать рядом с собой такого неудачника?” (№ 2: на самом деле у него было два хороших друга).
Переживаемое Дмитрием чувство заброшенности превратилось в самоотвержение. Возобновилось примитивное поведение самоуспокоения — самолечение в виде поедания огромного количества нездоровой пищи. Затем Дмитрий укрылся в своей спальне, чтобы дальше диссоциировать, погрузившись в долгий утренний сон.
Я хочу подчеркнуть: Дмитрий не был психически больным или неполноценным.
Выйдя из этой эмоциональной регрессии и сделав все необходимые выводы, Дмитрий сказал мне: “Пит, я не могу передать тебе, как это было ужасно. Жизнь в родительской семье была чередой следовавших одна за другой безвыходных, выносящих мозг ситуаций. Я был виноват, если что-то сделал, и виноват, если чего-то не делал. Неудивительно, что я все эти годы следовал тюремному правилу: «Никогда не раздражай своих надзирателей». Что-то изменилось во мне и, клянусь, что начну делать себе поблажки!”
Мысли как триггеры
Отвержение со стороны родителей заставляет ребенка бояться своих мнений и чувств как неправильных. В худшем случае простое побуждение сказать что-то вызывает страх и стыд. Как может ребенок что-то сказать, не обнаружив свою глупость и никчемность? Открывание рта неизменно ведет к еще более глубокому отвержению и неприятностям.
Поскольку продолжающиеся неглект, игнорирование, пренебрежение и насилие постоянно усиливают внутреннего критика, даже самые безобидные мысли или размышления травмированного человека могут запустить интенсивную эмоциональную регрессию невероятной степени тревожности. Чтобы сохранить иллюзорную надежду хоть когда-нибудь завоевать одобрение родителей, ребенок начинает стремиться к перфекционизму и может стать обсессивно-компульсивным. Тогда даже воображаемая ошибка может инициировать эмоциональную регрессию.
Внутренний критик как стыдящие интернализированные родители
Нередко клиент приходит на сеанс и стыдливо признается примерно в следующем: “Прошлым вечером я снова и снова называл себя ***. Должно быть, я испорченный по своей сути, потому что знаю, что моя мать никогда не говорила такого. Какой бы плохой она ни была, она никогда не ругалась, и я сомневаюсь, что она когда-либо даже слышала такое слово”.
Объяснение этому заключается в том, что по своей сути внутренний критик — это процесс. Это постоянно развивающийся процесс, который задействует наше творчество и направляет его на “новые и улучшенные” способы подражания уничижению нас нашими родителями.
Презрение со стороны родителей — это ключевой элемент эмоционального насилия, которое порождает токсичный стыд. Токсичный стыд — это эмоциональная матрица депрессии отверженности или заброшенности. Также это клей, который держит нас беспомощно застрявшими в эмоциональных регрессиях. Таким образом, токсичный стыд — это аффект или эмоциональный тонус внутреннего критика. Стыд нас очерняет, потому что эмоционально усиливает каждую из 14 атак, описанных выше.
В академической психологии стыд часто описывается как социальная эмоция. Нормальный стыд — это здоровая, саморегулирующаяся эмоциональная реакция, которая возникает, когда кто-то видит нас действующими нечестным, оскорбительным или вредящим кому-то образом.
Однако в случае с токсичным стыдом это не так. Многие пережившие кПТСР в процессе реабилитации понимают: для того, чтобы внезапно катапультироваться в атаку стыда, им не нужен свидетель.
Дмитрий был совсем один, когда разбил стакан.