Кому светят звезды

Надя взяла подругу за руку. Катя почувствовала, как дрожат у нее пальцы, и крепко сжала их. Медленно поднялись на лестничную площадку второго этажа. На ощупь Дегова отыскала скважину замка и открыла дверь. Пройдя темный коридор, оказались в большой комнате. Вологдина подумала, что дома никого нет, но, когда Надя зажгла коптилку, увидела в железной кроватке большеголового мальчика. Того едва было видно из-за груды рваной бумаги, этот бумажный бугор с шуршанием двигался взад и вперед в такт тихим покачиваниям ребенка. Когда мальчик отклонялся назад, из коротких рукавов темного пальто выглядывали тоненькие ручонки.

— Мой братишка Борис, — сказала Надя, подходя к кроватке.

Подняв заблестевшие глаза на сестру, мальчуган тихонечко проговорил:

— Хлебка, пу.

— Хлеба и еще чего-то хочет, — с тоской прошептала Катя, рассматривая исхудалого ребенка.

— Хлеба и супа просит, — ответила Дегова. — Мама уходит добывать продукты, а его одного оставляет. Ждет маму с едой и твердит эти два слова. Больше ничего говорить не научился.

— Сколько годиков ему?

— Скоро два. До войны ходить было начал. Теперь не может. Ослаб. Да и какое развитие! Голодный.

Катя поняла: не от холода дрожали на лестнице Надины пальцы. За маму, за брата переживает. Оставляет им крохи от своего пайка.

Вологдина вынула из кармана полученный за ужин кусок хлеба, разломила его на две частички и ту, что побольше, протянула Боре. Малыш сунул в рот весь кусок целиком и жадно посмотрел на оставшуюся в Катиной руке корку.

— Надежда, чего же твоя мама не эвакуировалась? — спросила Катя, глядя на мальчика.

— Заупрямилась. Не думала, что война сюда придет. Две мои сестренки постарше уехали с детским садиком. Хорошо, хоть их мама согласилась отпустить. Что бы делала с тремя-то?

Вологдина отдала ребенку оставшийся хлеб, отошла от кроватки и еще раз осмотрела комнату. Неподалеку от завешенного одеялом окна стоял широкий дубовый стол с толстыми ножками. На его краю поближе к двери поверх клетчатой клеенки была привинчена мясорубка. Ее, видно, давно не откручивали. У стола ножная швейная машинка. На столе и на полу до самой стены стопками лежали сшитые из серой парусины рукавицы. Их было много — несколько десятков.

— В мясорубке мама дуранду мелет, мороженные капустные листья — то, что пока удается достать на рынке без карточек, — объяснила Дегова. — Надомницей работает. Видишь, шьет, норму выполняет. А вот вроде и сама она возвращается.

Дверь, слегка скрипнув, отворилась, и Катя увидела закутанную в шерстяной платок женщину со свертком и чайником. Она поставила чайник на край стола и протянула Вологдиной руку:

— Здравствуйте. Ольга Кузьминична я.

— Я с вашей Надеждой учусь вместе. Катей зовут.

Увидев мать, Боря снова закачался в кровати и тихим, писклявым голоском запросил:

— Хлебка, пу.

— Потерпи, потерпи, сынок, — проговорила Ольга Кузьминична, развязывая платок. — Сейчас затоплю печку, чайку согрею. У нас папа долго трудился на винном заводе, — повернулась она к Вологдиной. — Прослышала, что сотрудникам моченые яблоки дают, из которых раньше вино делали. Прибежала к директору. До войны не раз виделись, в одной компании бывали по праздникам. А тут не узнал. Задерганный тоже. Но яблок дал.

Ольга Кузьминична положила в печь несколько тонких поленьев, взяла с кровати сына обрывки бумаги и подожгла их, поставила на печку чайник.

— А чего его осуждать? — заговорила она. — Сейчас и родные, случается, друг друга не узнают. Третьего дня встретились на рынке с сестрой, так по голосам друг друга едва признали. Мне-то всего сорок, а в худющую старуху превратилась. Раньше полная была, теперь Надины платья и кофты ношу…

Она взяла с машинки ножницы, подрезала фитилек коптилки и села на стул рядом с печкой, вытянув ноги в серых, подшитых толстым войлоком валенках.

— Вот, мама, я тут вам с Бориской черствых кусочков подкопила, — срывающимся голосом сказала Надежда, протягивая матери кулек.

— Ой, доченька моя милая, зачем же ты от себя последнее отрываешь! — тихо сказала та.

Катя подошла к кроватке и погладила худенькую ручонку мальчика. Она больше не в силах была переносить эту тягостную сцену, сказала:

— Извините, мне надо идти.

— Я тоже, мама, пойду, — проговорила Надя.

Ольга Кузьминична не задерживала их. Глядя на Надю и Катю полными слез глазами, сказала:

— Еще поработаю, пошью. Рукавицы фронту нужны.

Катя вышла от Деговых потрясенная. Она знала, что трудно живется ленинградцам, но не представляла, насколько. Теперь увидела. Почувствовала упорное желание не только выжить, но и что-то сделать для других людей, для фронта.

Спустились с горбатого мостика через канал и вышли на площадь к гостинице «Астория».

— Через Кировский или через Республиканский пойдем? — спросила Надя. — Как к твоему дому ближе?

— Пойдем так, чтобы в школу скорее вернуться, — ответила Катя. — Нечего мне делать дома в пустых стенах.

Вечером Катя решительно открыла дверь кабинета начальника школы. Тот сидел за столом в наброшенной на плечах шинели и что-то писал.