Кому светят звезды

Катя даже удивилась, что так легко и просто удалось ей достать билет для проезда к новому месту службы кружным путем. Круг был небольшим, а причина — повидаться с матерью после трех лет разлуки — казалась ей достаточно уважительной, чтобы задержаться на денек с прибытием в часть, находящуюся где-то в Восточной Пруссии.

Заместитель начальника строевого отдела училища, при котором работали курсы стрелков-радистов, невысокий лысеющий капитан без единой награды на отлично сшитом кителе («Не воевал», — отметила про себя Вологдина), сказал ей, вручая документы:

— На дорогу дано столько, сколько составляет расстояние от нашего города, деленное на скорость передвижения поезда, — шестьсот километров в сутки. Все равно опоздаете. Тем более по прифронтовой полосе придется ехать, там станции и мосты разрушены, пути восстанавливают, здорово не разбежишься.

— Мне бы к матери заглянуть. Эвакуирована она еще в сорок первом из Ленинграда. В годах уже. Да и не на курорт еду. Пожалуйста, добавьте денька три — ну хотя бы по одному за каждый год войны!

— Дать вам побольше дней не проблема. Не три дня, десять можно бы дать, тем более на фронт едете. Но все своевременно положено делать.

— Как своевременно?

— Когда при подготовке к выпуску документы оформляли, следовало подать докладную записку начальнику училища. Он своей властью десять суток отпуска с заездом к матери мог бы предоставить. Теперь документы подписаны, поздно, — отрубил капитан, думая, как бы поскорее избавиться от назойливого стрелка-радиста в юбке.

— Но я же ничего этого не знала!

— Это не причина порядок нарушать, — убежденна сказал он.

— И даже для женщины нельзя сделать исключение?

— Ни за что! — Капитан даже изменился в лице. — У начальства и без меня дел по горло.

Катя заплакала, а капитан сердито продолжил:

— Вы сержант, а не институтка какая-нибудь. Нечего реветь. Лучше на поезд поторопитесь.

Вологдина поняла, что разговаривать с этим служакой-канцеляристом бесполезно, да и не нужны были ей десять суток. На денек-другой только заскочить к матери, и довольно. Она, как и все курсанты, сама торопилась на фронт, на войну.

И вот билет до Челябинска у нее в руках. «Пятый вагон, — прочитала она, — место…» Там, где должен указываться номер места, стоял жирный прочерк. Но место было Кате не обязательно: чуть больше суток ехать, можно и так. Сказал же капитан, что она не институтка, а сержант.

Вологдина уже с час мерзла на перроне, ждала опаздывающий поезд. Наконец, вырвав из густой тьмы фарами-лучами платформу, паровоз прогрохотал к водокачке. Пассажиры — откуда только взялось их так много? — бросились к вагонам. Двери большинства из них оказались закрытыми. Забравшись на подножку, Катя постучала.

— Не пущу, у нас, в пятом, полно людей, сажают в двенадцатом вагоне! — крикнула через дверь проводница.

Вологдина побежала к концу состава. Но в двенадцатый тоже никого не пускали. Высунувшаяся из разбитого окна туалета проводница громко доказывала, что вагон у нее не резиновый, а на каждой станции лезут. Прозвучал второй сигнал к отправлению. Катя снова побежала к пятому вагону. Тяжелый вещмешок с продуктами, полученными в училище на весь путь следования, и противогаз больно ударяли по спине и боку. Прозвучали звонки станционного колокола. Проводница пятого вагона по-прежнему отправляла всех пассажиров в двенадцатый. Катя теперь понимала, что это — обман, она хочет таким образом избавиться от лишних хлопот — людей много на всех станциях.

Забравшись на ступеньки, Вологдина стала стучать, но никто не откликался. Поезд тронулся. Двое других пассажиров на ходу спрыгнули, а Катя продолжала стоять, ухватившись за поручни. Мороз сразу же забрался под шинель, и чем большую скорость набирал поезд, тем сильнее становился встречный пронизывающий ветер.

У Кати начали деревенеть руки и ноги. Но ноги не так важно, главное — руки, чтобы крепко держаться, не упасть под колеса. Почему-то вспомнился плот, на котором они, тоже замерзающие, плыли по Финскому заливу с Иваном Гавриловичем Колобовым, Петром Оборей и Терентием Бляхиным. Катя пожалела, что не спрыгнула на станции, как те двое, но сейчас делать это было поздно — поезд на всех парах мчался по большому перегону, нагоняя время отставания. Вологдина понимала, что долго не продержится, упадет вниз, на уходящие на восток рельсы и тогда… Она еще крепче уцепилась за поручни и стала негнущимися ногами колотить в дверь.

— Чего надо? Говорят, местов нет! — откликнулась проводница.

— Я же замерзну!

— Зачем цеплялась?

— На фронт мне надо!

Тут же звякнул запор, проводница открыла дверь, пропустив Катю в коридор мягкого вагона, виновато посмотрела на нее, пристально изучая голубые погоны с полосками шелкового галуна. Медленно отходили у Вологдиной руки и ноги: в вагоне было прохладно — уголь на отопление берегли, но после того, что пришлось испытать на подножке, коридор казался земным раем. Немного пооттаяв, пообвыкнув, Катя достала из вещмешка мерзлую буханку хлеба и, с трудом разломив ее, протянула половину проводнице.