Кому светят звезды

Мы очень сблизились тогда с Алексеем Ивановичем, потому что на тральщике только двое были с морского охотника. Он часто рассказывал мне о своей жене Вере, о том, как они познакомились во время его действительной службы, как, решив остаться на сверхсрочную, отправился он в отпуск на Херсонщину, да не выдержал, примчался в Ленинград; вскоре сыграли свадьбу. Они стали жить в уютном чистом домике с палисадником на окраине Ленинграда. О сыне Васятке, даже о старой рябине с причудливо изогнутым стволом, что росла под окнами их дома, — обо всем рассказывал он мне. Жизнь у них только начинала налаживаться.

Грянула война, и хотя на окраине Ленинграда было по-прежнему тихо, в жизни Веры и Васятки многое переменилось. Не захотев эвакуироваться, мать пошла работать на завод. Детский сад закрыли, но Вера не боялась оставлять сына под присмотром старушки соседки.

Фашисты бомбили город. А здесь, в пригороде, было пока спокойно. Лишь иногда ночами зловещие отблески пожаров, прорезая ночь, освещали окна. Тогда Васятка со слезами просыпался, и Вера брала его к себе: «Успокойся, сынок, спи…»

У многих ребят с нашего тральщика остались на берегу семьи. И никто не умел так разговаривать с людьми, узнававшими о гибели родных и близких, как Алексей Иванович. Объяснял он просто: война принесла горе тебе и мне — всем людям, значит, крепче сражайся с врагом, изо всех сил, старайся уничтожить фашиста — ведь он вломился в твой дом. И еще умел он подобрать работу каждому так, чтобы почувствовал человек: именно от его труда зависит жизнь и честь всего корабля, всей команды да и других кораблей тоже. Работы на войне хватало.

После ремонта наш тральщик снова вошел в строй. Мы расчищали фарватер, прикрывали дымовой завесой другие корабли. Происходило это под прицельным огнем фашистских батарей.

Ходили мы вдоль берега, ставили дымовую завесу, укрывались за ней: «Палите теперь в белый свет как в копеечку!» По поднялся ветер, отнес дым в сторону — и снова наши тральщики видны врагу.

Бьют фашисты по кораблям, бьет артиллерия кронштадтских фортов по вражеским батареям, а тральщики продолжают выполнять задание. Много галсов нужно сделать, чтобы фарватер стал безопасным для больших кораблей и транспортов.

Чтоб прикрыть товарищей и дать им возможность проложить последние галсы, командир нашего тральщика решил пройти между кораблями дивизиона и занятым врагом берегом, отвлечь противника и собственным огнем подавить батареи гитлеровцев. Пошли к берегу, закрыв остальные суда дымовой завесой, но когда зашли на второй галс, ставя новую завесу, в тральщик попал снаряд. Однако корабль не сошел с курса: весь экипаж трудился, ставя дымовую завесу, ведя огонь по вражеским батареям. И еще попадание: взрывом пробило корму, корабль стал погружаться, а моряки продолжали вести огонь по врагу. Последний выстрел прозвучал как салют гибнущим героям…

Немногие из нас уцелели в том бою. Оставшихся в живых подобрали наши катера. Отправили людей по разным госпиталям. С тех пор мы с Кулишом не встречались…

— Мне пора, отец, — посмотрев на часы, сказал офицер.

У проходной отец с сыном обнялись, и Кулиш-младший, помахав на прощание рукой, скрылся за дверью. А мы с Алексеем Ивановичем медленно двинулись к пристани.

— Значит, товарищ боцман, сына тоже в моряки определили?

Кулиш заулыбался:

— Известное дело. Впрочем, я и к берегу неплохо отношусь. Ведь и на суше успел повоевать.

— Когда же это?

— После госпиталя. Получил назначение на Онегу, на бронекатер, сразу на три должности: помощник командира, боцман и командир отделения рулевых-сигнальщиков. Должностей много, с работой только поспевай. Катера наши называли тогда озерными танками, на них танковые башни стояли, а малая осадка позволяла подойти вплотную к берегу и под прикрытием огня высадить десант. Чего только танки эти озерные не вытворяли! Подкрадутся неслышно с выключенными моторами, почти волоком по дну, и ударят по фашистам. Вот там-то пришлось и на суше в десанте повоевать, и бурлаком поработать — километров пять свой катер тянули, чтобы свалиться на врага неожиданно. Это в районе Вознесенья, когда мы Свирь форсировали.

Перехитрили фашистов. Наш десант на них как снег на голову среди лета свалился. Бронекатера из пушек и крупнокалиберных пулеметов — по дзотам, по пулеметным гнездам. Пехота высадилась, а я-то еще раньше: командир послал на берег огонь корректировать. Залег на бугорке у опушки леса, все видно. Бронекатера по моей команде жару фрицам поддают. Все хорошо шло, кончался бой. Вдруг упал недалеко от меня снаряд. Контузило. Очнулся на корабле. Обрадовался, что жив, и скорее на боевой пост, к штурвалу. Командир посылал в тыл подлечиться — уговорил не отправлять. После госпиталя, ясное дело, запросто на другой корабль могли направить, сказали бы, где нужнее, там и должен служить, я знал, что нужнее всего на своем бронекатере.

А близ Петрозаводска с двенадцатью матросами отбили мы у фашистов заминированный и подготовленный к взрыву мост, да и держали его против, как говорится, превосходящих сил врага, пока свои не подошли.