Кому светят звезды

— Похож сын на вас очень. Смотрю и невольно вспоминаю, как вы в годы войны выглядели. Ведь примерно тот же возраст?

— Вроде.

— Да, на плечах таких, как вы, вся война вынесена; пусть ни моим детям, ни вашему Василию не доведется такого…

И тут Алексей Иванович ошеломил меня. То, что он рассказал, на первый взгляд выглядело почти фантастически.

— В августе сорок первого года наш морской охотник участвовал в прорыве балтийских кораблей из Таллина в Кронштадт и Ленинград. Вы-то ведь позже к нам пришли… Был там ад настоящий. «Юнкерсы» так и вились над водой, сбрасывали бомбу за бомбой, не прекращали огонь из пулеметов. А шли на восток не только военные корабли, но и транспорты с эвакуированными женщинами, ранеными и детьми. Мы встречали транспорты и сопровождали на переходе. Только что мы могли сделать? Зенитное оружие на охотнике слабое, скорость у транспорта небольшая. Вся надежда на умение командира и на удачу. Мы, конечно, старались, как могли отражали атаки, спасали людей с тонущих судов.

Вот там-то и случилась эта история. Видим как-то — качается на волнах пакет, перевязанный ленточкой. Подошли, зацепили его багром. Вытащили, и что вы думаете — ребенок едва живой. Когда бой поутих, перепеленал я его в сухую простыню, жеваного хлеба в марлечке в рот сунул вместо соски. Пришли на базу, отвез я малыша в детский дом, записал на свою фамилию и, сам не знаю почему, тоже Василием назвал — очень по первому своему Васятке скучал, — адрес дал корабельный, а вечером снова в бой. Детский дом этот вскоре в Сибирь эвакуировали, а у меня судьба, сами знаете, военная: ранение — госпиталь — новое назначение. Так и потерялись мы с этим Васяткой.

— А родной сын? С ним — что?

— Там своя беда… Все хуже становилось в Ленинграде с продуктами. Урезали пайки. В октябре стало совсем плохо. На разбомбленных Бадаевских складах люди сгребали в мешки пропитанную сгоревшим сахаром землю. Удалось и Вере накопать мешок. Еле дотащила. Стала поить сына рябиновым отваром, подслащенным водой. И считала, что живет лучше многих, — у них был настоящий чай, другие пили «белую ночь» — кипяток без заварки и сахара.

Очень пригодились и консервированные крабы. Пять таких банок Вера купила еще в начале сентября — они тогда свободно продавались, ленинградцы не брали их на карточки, предпочитая мясо. Немного это — пять банок, жалела потом, что не взяла больше.

Наступила лютая зима сорок первого. Пришла рано, в самые первые дни ноября, долгая и для многих ленинградцев последняя… У моих, как ни экономила Вера, кончились крабы, на исходе был и «сахар» — земля горелая. Оставалось лишь сто двадцать пять граммов темно-коричневого от примесей хлеба на ребенка, двести пятьдесят — на себя и высохшие плоды рябины, собранные осенью. Только какой от рябины приварок?

Тут и другое лихо. Все дрова к началу декабря сожгли. Изгороди едва на две недели хватило. Чтобы как-то согреться, спали одетыми. Матросский костюмчик стал Васятке велик, свободно висело на нем еще недавно тесноватое пальто.

Конечно, мальчику не хватало хлеба, и мать делила с ним свой паек. А чтобы не съел он весь кусочек сразу, часто клала сыну под подушку, когда он уже засыпал.

«Мама, откуда хлеб?» — спрашивал он, проснувшись. «Рябина принесла, сынок, рябина». И счастливый Васятка ел хлеб, запивая его рябиновым настоем.

Перед Новым годом хлеба немножко прибавили. Но сын слабел, совсем тихим стал его голос. Чем она могла помочь, опухшая от голода, ставшая совсем беспомощной? Не у нее одной так. И мне не писала…

Все это позже рассказала та самая старушка, что приглядывала за Васяткой, когда я вернулся домой после тяжелого ранения.

И еще узнал, как однажды, придя домой, стояла Вера у окна. Внезапно начался артналет. Все ближе к дому заухали разрывы, она увидела пламя, дом сильно тряхнуло, словно на гигантской волне. Снаряд упал совсем близко. Веру прикрыла рябина, как солдат товарища в бою. Осколок, летевший к окну, ударился в дерево и застрял. Это она поняла позже, когда вышла на улицу поглядеть, не нужна ли кому помощь. Посмотрела раненое дерево и решила: «Не хочет Васяткина рябина, чтобы я умерла, рябинка меня спасла, значит, надо жить!» Но сына спасла, сама не выжила… Одним словом, схоронили соседи Веру, не дождалась она моего возвращения. А Васятку определили в детский дом, который после эвакуировался куда-то.

Как у меня в дальнейшем сложились дела?.. На Онеге военные действия кончились, вернулся я на Балтику, и снова ранило. Да так, что домой по чистой отпустили. Как раз девятого мая сорок пятого года в Ленинград приехал. Все радовались, День Победы. Предприятия работу остановили, люди на улицы высыпали. Над городом летали самолеты, листовки разбрасывали. Подобрал я одну, а в ней — лишь три слова, но самые важные, самые нужные: «Фашистская Германия капитулировала!».