Кон-Тики

– А хрен знает. Короче, сбагрила она ее. Хорошо, не в детдом. Потом, через три года, говорит – поеду за твоей сестрой. Единоутробной. Ну, я так обрадовалась! Кровать купили двухъярусную. Я всех своих кукол в порядок привела. Платья им стирала, гладила! Сервант игрушечный с игрушечной посудой пошли с папой купили. Я посуду расставила, значит, игровой уголок сделала. Кукол рассадила. Жду, места себе не нахожу. Как же, сейчас сестра приедет! Через несколько дней заявляется мать с Зойкой. Эта – мелкая, тощая, сопливая, какая-то забитая. Я к ней, она за материн подол, отворачивается, дичится. Я ей говорю – Зоя, я Юля, сестра твоя, пойдем, я тебе кукольную комнату сделала! Ну, пошли. Она сначала молча сидела, смотрела. Потом осмелела, встала, стала кукол трогать. Я обрадовалась. Мать мне говорит: выйди, не смущай ее, видишь, не обвыкся еще ребенок на новом месте. Ну, я вышла. Захожу потом – а эта все пораскидала, так еще хуже того! Нашла у меня в столе канцелярские ножницы, и куклам волосы пообкорнала! Я глядь – а куклы все лысые. Села я посреди комнаты и заплакала…

– Веселая история.

– Вот так с самого начала и пошло. Зойка с матерью, а я с папой. Папа всё нас с Зойкой мирить пытался, да потом и он рукой махнул. А теперь они с матерью в разводе. Чужая Зойка мне. Дерюгина – другое дело. Как родная сестра.

– А с Дерюгиной ты как умудрилась? С песочницы?

– Не. Там всё веселее. Мы в одном доме жили, но в песочнице не общались. Когда в первый класс пошли, за разными партами сидели. Однажды весной первого класса приходит Дерюгина в школу – такая, на лицо вся зеленая. Посереди урока в туалет у учительши отпросилась. Пять минут – нет. Десять – нет. Тут звонок с урока. Ну, я шасть в туалет. А она там, в кабинке сидит, заперлась. И выйти не может.

– Что, обмочилась?

– Хуже.

– А ты чего?

– Ну, я чего – домой побежала, платье какое было под рукой, схватила, трусы, колготки. Прибежала обратно. Отмыли мы Дерюгину, я ее домой отвела. Ее по дороге еще и вырвало. Скорую вызвали, ее в больницу увезли. Острое отравление. Я к ней в больницу ходила.

– Как тебя такую маленькую пускали?

– Так я с папой же. С ложечки ее кормили. Вот с тех пор…

– А потом чего?

– А потом ничего. Она восемь классов закончила, в техникум. Я десять – тоже в техникум. Мы с ней такие.

– Какие?

– Непритязательные. Без верхнего образования.

– Цапля, меня твое образование не парит.

– Знаешь, Стеша, меня тоже. А теперь мать с папой в разводе. Мать с Зойкой в материной квартире живут, а мы тут остались…

Воскресным днем гуляли берегом Останкинского пруда. От берега до берега по лежалому снегу, по насту, кто-то широкой снегоуборочной лопатой вывел нехорошее слово. Давились недоваренными залипушными пончиками в кафешке на трамвайном кругу, горячей сладкой цикориевой бурдой запивая. Валялись в сугробах в Останкинском парке. В подъезде пили противное «Киндзмараули» из горла. Целовались до одури в темном зале «Космоса».

Стальной безжалостной ночью я ехал домой один. При людях в троллейбусе на обледеневшем стекле монеткой выводил – «Юля»3.

***

В больнице мне следовало быть к двум – заступать в ночное дежурство «вторым Вольфсоном». Ежеутренний подъем в пять тридцать отменялся. Мерзкий будильничный зуммер я вчера разгильдяйски взвел на восемь, – так, чтобы хватило времени на всё: на бестолковые послепостельные слоняния в ванную, на кухню, опять в ванную, и снова на кухню; на неторопливый завтрак без изысков, – по причинам сугубо материальным взять их мне было неоткуда, – и на несколько часов домашней работы. Для нее с вечера на письменный пыточный стол моей девятиметровой квадратной обшарпанной комнатенки был взгроможден сильно покоцаный портативный гэдеэровский пишмаш, купленный еще в студенчестве в комиссионке за двадцатку. Слева аккуратно положена стопка чистой бумаги – третьего непарадного сорта, шершавой, неровно обрезанной, с серыми прожилками. Чуть поодаль ждала своей очереди уже распушенная, но пока вполне годная попользованная листовая копирка.

Все восемь послеинститутских лет хирургия делилась со своим слугой лишь моральным удовлетворением. Денег священная корова моей богоугодной профессии надаивала постыдно мало. Чтобы сводить концы с концами, я занялся таким делом, в каком меня никто и никогда не смог бы заподозрить. Я делал переводы и рефераты медицинских журнальных статей. Восемь лет, без праздников и отпусков. Я просто превратился в робота-переводчика-референта и достиг в нелегком деле существенного мастерства – настолько, что казалось: работа идет вообще без моего сознательного участия, сама по себе.