Конан-корсар

Как только Чабела вышла из зала, могучие черные руки подняли ее и быстро понесли. До того, как она успела закричать, ей вставили и закрепили веревкой кляп. А затем на голову натянули мешок. Руки связали за спиной. Ее быстро понесли по коридорам и лестницам в ту часть дворца, о которой она ничего не знала. Наконец, ей развязали руки, чтобы снова привязать над головой к медному кольцу, висевшему на цепи, свисавшей с потолка. После этого ее оставили одну.

После остановки кровообращения в руках, боль в руках пропала, но руки онемели. Она слабо стонала в тихой комнате, моля, чтобы Конан узнал о се положении.

Но Конан сам в этот момент нуждался в помощи. Он лежал на ковре в обеденном зале, глаза его были закрыты, и он храпел, как далекий гром. Хотя он выпил весьма умеренно, его вдруг охватила неожиданная слабость. Он подумал, с усилием собравшись с мыслями, что, вероятно, Нзинга что-то подсыпала ему — но прежде, чем он успел что-то предпринять, его охватил столь глубокий сон, что и землетрясение не смогло бы его разбудить.

Нзинга скользнула по нему взглядом и приказала вынести из комнаты. Затем она поднялась и пошла по коридорам в комнату, где висела Чабела. Пока она шла, ярость разгоралась в ее сердце подобно пламени в треножнике, и в ее суровых глазах вспыхнуло пламя в предвкушении предстоящего.

С головы Чабелы сняли мешок и вынули кляп. Перед ней стояла хищно улыбающаяся Нзинга. Рабыня в ужасе вскрикнула.

— Кричи сколько хочешь, белокожая тряпка, — ухмыльнулась амазонка. — Это тебе нисколько не поможет!

Нзинга оглядела злорадно прекрасное тело, висевшей перед ней жертвы. Затем она отвернулась и выбрала из висевших на стене пыточных инструментов кнут. Шестифунтовый кнут из великолепного хвоста гиппопотама лежал на полу, как свернувшаяся змея. Чабела смотрела на него с ужасом. Королева вновь неприятно улыбнулась.

— Губы Конана никогда тебя не пугали, — сказала она, — так как напугает поцелуй моего любимца. И никогда его руки не ласкали, как приласкает кнут.

— Что я сделала такого, за что вы меня так мучаете?

— Ты отняла у меня сердце Конана с первой нашей встречи, — крикнула Нзинга. — Я никогда не знала такого мужчины. Но его руки сжимали тебя в ласках, его губы оставили пылающие поцелуи на твоей белой груди… Я знаю это… и я воспользуюсь знанием! Когда тебя не будет, он вернется ко мне и будет любить меня всем своим могучим сердцем. Я сделаю его королем Тамбуру — этого не добивался ни один мужчина за тысячу лет! — она щелкнула кнутом.

— Это неправда, — простонала Чабела, — он ни разу не коснулся меня!

— Ты лжешь, но поцелуй кнута вырвет из тебя правду!

Нзинга отвела руку назад и кнут, свистнув, обвил талию Чабелы. Девушка вскрикнула от острой боли. Кнут оставил алый след, из которого медленно сочилась кровь.

Нзинга медленно отвела руку для следующего удара. В комнате было слышно лишь порывистое дыхание Чабелы.

Снова свистнул кнут и крик страдания вырвался у девушки, когда он обвился вокруг ее бедер. С кровавым вожделением, исказившем ее прекрасное лицо, глядела Нзинга на извивающуюся в своих оковах обнаженную девушку. Она ударила снова, теперь ее эбонитовое тело блестело от мелких капелек пота. Вновь вскрикнула Чабела. Королева улыбнулась, облизав полные губы.

— Кричи в свое удовольствие, хилая рабыня! Никто тебя не услышит, никто не осмелится придти и спасти тебя. Конан лежит в глубоком сне, из которого ему не вырваться несколько часов. В целом мире нет никого, кто бы помог тебе!

С дьявольским пылающим лицом амазонка ласкала глазами блестящее от пота и крови тело рабыни, отведя руку для следующего удара. Она собиралась продолжать истязание, пока девушка не умрет под кнутом.

Чабела не представляла себе, что кожа может выдержать такие пытки. Привыкшая к роскоши придворной жизни, она никогда не испытывала настоящей боли. К физической боли присоединились и душевные муки. Как единственная дочь старого любящего короля, она привыкла идти своим путем, редко советуясь со своим царственным отцом. И теперь от ударов кнута ее тело страдало от боли, а душа от унижения.

Зингарская знать часто держала черных рабов — их привозили из Куша стигийские и шемитские работорговцы — и Чабела знала, что их часто наказывали за подлинные или мнимые проступки, как это сейчас было с нею. Но в самых диких снах не могла она себе представить, что роли могут поменяться, и черная женщина будет истязать ее, как последнюю рабыню с зингарских плантаций.

Удар следовал за ударом, и Чабела сквозь кровавую пелену вдруг остановила взгляд на блестящем предмете, который лежал у противоположной стены на маленьком табурете: золотом головном уборе, украшенным бесчисленными бриллиантами, в форме свернувшейся змеи. Ну конечно! Она узнала Корону Кобры, которую Конан вынес из черного храма на Безымянном острове. Она попыталась сконцентрировать внимание на короне, чтобы забыть о страшной боли…

Корона, как она помнила, была украдена у Конана в Кулало — когда? Казалось, несколько лет назад. А что потом? Работорговцы, поймавшие ее и Конана, должно быть, отняли корону у первого вора.