Конан. Путь к Трону

На черных крыльях тумана парила ночь над высокими башнями королевской Тарантии. Вдоль улиц, по которым стелился скрадывающий звуки туман, горели факелы — словно глаза хищных зверей в дикой глуши. Немногие в этих краях разгуливали в подобные ночи, несмотря на то что от кромешной тьмы уже веяло ранней весной. Те немногие, кого ужасный долг выгонял из дому, крались, точно воры, вздрагивая от любой тени.

На акрополе, вокруг которого раскинулся старый город, стоял замок многих поколений королей, вздымающий к бледным мерцающим звездам башню с многочисленными бойницами. Охваченный замком капитолий прижался к холму, точно некое фантастическое древнее чудовище, впившееся взглядом в стены внешнего города, каменные глыбы, не позволявшие ему вырваться на волю.

В залитой светом анфиладе и мраморном зале мрачного замка лежала густая тишина, густая, как пыль в разрушающихся Стигийских гробницах. Слуги и пажи в страхе жались за запертыми дверями, и никто, кроме королевской стражи, не проходил длинными коридорами и витыми лестницами. Даже покрытые шрамами, закаленные в былых битвах воины избегали вглядываться во мрак и вздрагивали при каждом внезапном шорохе.

Двое стражников недвижно стояли перед главным входом, богато задрапированным пурпурной парчой. Оба напряглись и побледнели, когда из внутренних покоев донесся зловещий, приглушенный крик. Как слабая, жалобная песнь последней агонии звучал он, и песнь эта ледяной иглой пронзила мужественные сердца стражников.

— Да спасет Митра всех нас! — прошептал левый стражник, едва разомкнув побелевшие от напряжения губы.

Его товарищ не ответил, но сердце его глухо застучало, вторя отчаянной мольбе, и он добавил про себя: «Да спасет Митра всех нас и страну нашу...»

Ибо в Аквилонии говорили: «Храбрые из храбрых прячутся от страха, когда царствует безумие». Король же Аквилонии был безумен.

Нумедидес было его имя, и был он племянник и преемник Вилера Третьего, отпрыск древнего королевского рода. Шесть лет изнывала страна под его тяжкой дланью. Суеверным, невежественным, капризным и жестоким был Нумедидес; но до поры до времени грешен он был не более любого другого короля-сластолюбца, обожающего чувственные наслаждения, свист бича и плач раболепствующих просителей. Некоторое время Нумедидес соглашался на то, чтобы министры правили страной от его имени, пока сам он тешил свою чувственность в стенах гарема и камеры пыток.

Все это изменилось с приходом Туландра Ту. Никто не мог сказать, кем же он был, этот сухощавый, темнолицый, таинственный человек. Никто не знал, откуда и для чего пришел он в Аквилонию с сумрачного Востока.

Втихомолку поговаривали, что был он колдун из скрытой туманами Гипербореи; говорили также, что он вышел из населенного призраками мрака, что лежит за осыпающимися гробницами Стигии и Шема. Некоторые верили даже, что он был вендиец, об этом говорило его имя — если то было его настоящее имя. Много было домыслов; но никто не знал правды.

Больше года жил Туландра Ту в замке, осыпаемый щедротами короля, наслаждаясь властью и вседозволенностью королевского любимца. Говорили, что он был философ, алхимик, занятый поисками способа превращения железа в золото или создания лекарства-панацеи. Иные называли его чародеем, погрязшим в черном ремесле гоэтейи. Кое-кто из наиболее просвещенной знати считал его не кем иным, как хитроумным шарлатаном, жаждущим власти.

Впрочем, никто не спорил против того, что он наложил чары на короля Нумедидеса. То ли его хваленое мастерство алхимика вкупе с соблазном безмерного богатства пробудило алчность короля, то ли он мало-помалу опутал монарха паутиной колдовских чар, — никто не знал. Однако все видели, что на Рубиновом Троне Правителя восседал Туландра Ту, но не Нумедидес. Малейшая причуда его становилась теперь законом. Даже королевскому канцлеру, Вибию Латро, было предписано принимать приказы Туландры, как если бы они исходили от самого короля.

Вместе с тем, поведение Нумедидеса становилось все более странным. Он повелел отлить из золотой казны свои изображения и украсить их королевскими драгоценностями. Зачастую он вел беседы с цветущими деревьями и пышными бутонами роз, что украшали дорожки в его саду. Горе тому королевству, где царствует безумец, — и, более того, безумец, управляемый рукой искусного, ничем не чурающегося фаворита, — будь то гениальный волшебник или хитроумный шарлатан!

За парчовой драпировкой главного входа, который охраняли стражники, открывалась зала, стены ее были обиты зловещим пурпуром. Странное действо разворачивалось там.

В просвечивающем алебастровом саркофаге, точно погруженный в глубокий сон, лежал король. Тело его, покоящееся, безжизненное, свидетельствовало тем не менее о жизни, направленной на удовлетворение грязных, низменных желаний. Кожа была покрыта гнойниками, лицо обрюзгло, веки нависли на глаза. Огромное, непристойное жабье брюхо не помещалось в гробу.