Кондотьер

– Рейтары-то из Пруссии, – заметил Магнус, покачав головой. – Лучше уж пусть они с Баторием воюют. А гусар с Александрой пошлем. Капитан их, Красинский, Сашке благоволит, я видел.

– Как бы он…

– Да нет! Сама ж знаешь, у него супруга ревнивая – ужас. Наверняка кого-нибудь из слуг подговорит за паном своим последить.

В путь королевских наперсников проводили с помпою! Пели трубы, гарцевали на своих скакунах усачи гусары в латных кирасах и сверкающих на солнце шлемах. Реяли над отрядом знамена – зелено-желтый стяг Ливонии и польский «ожел бялый».

– Я вас навещу, – улыбаясь, обещалась Маша. – Скоро уже в Оберпалене буду, больно по Володеньке, сыну, соскучилась. Как-то он там, с кормилицами, с няньками?

* * *

Не поленясь, Вальтер заглянул на все постоялые дворы и почтовые станции, расположенные невдалеке от Кракова по Варшавскому шляху. Дело облегчало то, что все содержатели подобных местечек, являясь людьми весьма наблюдательными, на память не жаловались и от звонкой монеты отказываться не намеревались. Их ведь не родину просили продать! Подумаешь, кто-то кого-то ищет. Может, благое дело, а если и нет – какая разница?

– Пан в волчьей шапке? Гм-гм… А вашу монетку можно за зуб попробовать? Да, был такой третьего дня. Заезжал по пути из Кракова. Ладони еще такие… мозолистые, а одет как пан.

– Волчий плащ, говорите, ясновельможный пан? Да зимой тут таких много, всех и не упомнить никак! Десять грошей? Кому десять горшей? Ах, мне… А каких, не извольте гневаться, грошей – польских или литовских? Польских? А можно, не десять, а дюжину? Да, был такой шляхтич. Почему шляхтич? Так это, ясновельможный пан, завсегда по манерам видно. Быдло ведь сиволапое что? Вечно в грязи, неаккуратное. Придет – орет, промеж собой гнусными словами ругается, а многие – это я вам как уважаемому человеку скажу – этими самыми словами и не ругается вовсе, а на них разговаривает, потому как быдло оно быдло и есть – иначе не умеет. Так вот, ясновельможный, тот пан, про которого вы спрашиваете, вовсе не из таких! Видно, что есть воспитание, хоть и руки, как у хлопов, в мозолях.

– Да-да, был такой, с мозолями. Будто землекоп, но по обращению – шляхтич. Интересовался охотою, сам приехал из Кракова…

Дошла очередь и до Кракова. Все корчмы обошел Вальтер за три дня, на все постоялые дворы заглянул, во все таверны. Много чего выпил, еще больше потратил на развязывание языков. Некоторые трактирщики «пана с мозолями» видели, и совсем недавно: да, мол, захаживал, но жил не у них – точно!

Один мальчишка-слуга из таверны «У чаши», правда, припомнил еще, как «мозолисты пан», выпив пива, вдруг заговорил про евреев.

– К чему б про евреев? – удивился наемник. – Он их ругал или, наоборот, хвалил?

По-польски, кстати сказать, Вальтер говорил так же хорошо, как и по-русски. И по-литовски, и еще много на каких языках.

– Не то чтобы сильно ругал, пане, – ковыряя в носу, мальчишка задумался. – Но и не хвалил, а говорил как-то с досадою, мол, прижимистые эти краковские евреи.

– Тот вот, с мозолистыми ладонями, пан так и говорил? – уточнил Вальтер.

– Ну да, тот, – служка поморгал и кивнул с такой важностью, будто он был ну уж если не королем, то магнатом Речи Посполитой точно. – Наверное, скупой. А вы, пане, щедрый! Еще принести пива? С колбасками?

– Пива? С колбасками? А давай! – убивец неожиданно рассмеялся. Неожиданно – в первую очередь для самого себя, вообще-то Вальтер не был склонен к излишним эмоциям.

Евреев-то он как раз и не успел проверить! Вернее, даже и не планировал. А ведь они занимали в Кракове целый квартал – Казимеж, и вовсе не гнушались пускать иноверных постояльцев в свои корчмы.

Правда, Вальтер евреев не то чтобы не очень любил – ненавидел. Но уж приходилось терпеть ради дела. Впрочем, теперь уж не ради дела, а ради себя самого! Действительно, сколько на чужих дядь работать можно?

В Казимеже, у синагоги, наемник даже разговорился с раввином в длинном черном лапсердаке. Просто спросил дорогу, одну улицу.

– Видите ли, ребе, я нездешний, из Вильны…

– Ах, из Вильны? А не знаете ли вы там…

– Ну, конечно, знаю!

Раввин тряхнул пейсами и заулыбался:

– Рад, искренне рад, что не только иудеи таки по-доброму относятся с почтеннейшему ребе Мойше из Вильны. А Сара, Сара, его племянница, еще не вышла замуж?

– Сара, Сара… такая темненькая плотненькая хохотушка?

– Что вы, любезнейший! Плотненькая – это Роза. Сара – совсем наоборот.

– Ах да, да… Такая бледная меланхоличная особа, вечно погруженная в печаль.

– Да, да! Верно вы заметили – бледная. Таки вы знаете Сару!

– Выходит, да, знаю. Знаете, ребе, не подскажете ли подходящий для проживания постоялый двор здесь, на Казимеже? А то в той корчме, где я сейчас живу, слишком уж людно и шумно.

Раввин почесал подбородок:

– У нас мало кто пускает к себе иноверцев. Разве что… постойте, постойте! Да, обратитесь к старому Фельдману, я скажу, где живет. Еще есть такой Гершль Капустник…