Кондотьер

Первым шагом на пути к раскрепощению крестьянства – а затем и к его полной свободе! – стал полный запрет на физические наказания недоимщиков, а также освобождение феодалов от права суда в своих землях. Сия опасная затея должна была неминуемо вызвать самую отрицательную реакцию магнатов и шляхты, и возможно – рокошь, то есть аристократический бунт. О том, что такой бунт готовится, Магнус знал от Анри Труайя, уже успевшего наладить в Польше успешную разведку и контрразведку. Как себя в таком случае вести, его величество ни капельки не сомневался, задержав отправку в Венгрию полтысячи солдат. Тех самых прусских наемников рейтар, к которым присоединились и русские артиллеристы из числа псковских и смоленских дворян, испомещенных еще Иваном Грозным в самом начале Ливонской войны. В общем, сил хватало. И решимости было – хоть отбавляй! Оставалось лишь найти повод. И лопавшиеся от спеси и ощущения собственного всемогущества магнаты такой повод дали! Все началось в имении князя Константина Кмишека, не так уж и далеко, под Варшавой…

В поисках защиты в Вавельский замок прибежал один молодой крестьянин и показал исполосованную в клочья спину, слезно умолял «пана круля» чинить справедливый суд.

– Ваше ясновельможное величество, я был согласен на всё, – со слезами на глазах говорил Ясь – так звали парня. – Выплатил бы все недоимки, себя бы в рабство продал, но… Пан Константин забрал Ганну, мою невесту, и говорит теперь о древнем праве первой ночи.

– Какое еще право первой ночи? – изумился король. – Я его запретил еще в декабре! Кстати, новый закон утвердил сейм. Что же, князю Кмишеку закон не указ?

– Он говорит, в его имении свои законы! Похваляется, что он сам закон. Мол, стены его замка неприступны, а вассалы – верны и отважны.

– Так же вот говорили и в Англии, – Магнус неожиданно и рассмеялся. – Генриху Восьмому. Теперь некому говорить. Анри! – повернув голову, король подозвал своего верного вельможу. – Собирайте войско и велите трубить поход. Мы выступаем на защиту законности и права!

* * *

Как многие магнаты, бывший варшавский воевода ясновельможный пан Константин Кмишек не терпел ни малейшего к себе непочтения, чем считал и совершенно невинные действа – кто-то не так посмотрел, не то сказал. За каждое неправильно сказанное о князе слово в имении людей хватали и пытали, а случалось, что и вешали, и отнюдь не редко. Процветали доносительство и грубая лесть, именно таким вот доносчикам и льстецам пан Кмишек доверял многое, особенно если они к тому же имели и какую-нибудь страстишку, желательно гнусную. Чем омерзительнее – тем лучше. Вернее будут! Кто-то в кости играл – не оторвать, кто-то проигрывался в пух в карты, а кое-кто любил истязать людей, испытывая от этого невероятное наслаждение.

К таким вот и относился пан Крызь, прозванный за глаза паном Крысем. Худой и сутулый, с маленькой, наголо бритой головою, пан Крызь некогда был ксендзом, но лишился сана за «баловство» с прихожанкой, закончившееся смертью последней. Дело тогда замяли, но Крызь из священников вылетел с треском, найдя себя в верных холопях ясновельможного пана Кмишека. Не было такой гнуси, какую Крызь не сделал бы ради «родного батюшки-пана», не было такого преступления, на которое он бы не пошел. И пан Константин знал это. И потакал. Использовал.

Вот как сейчас…

Пан Крызь уже вздернул на дыбу молодую девицу и теперь лишь ожидал своего хозяина, до поры до времени не приступая к пыткам. От предвкушаемого удовольствия нижняя челюсть его отвисла, и по гладкому, как у евнуха, подбородку тоненькой нитью стекала желтая тягучая слюна.

Запустив руку под сорочку несчастной, палач сладострастно и сильно сжал пальцами сосок и, увидев, как искривилось лицо девушки, довольно гыкнул. В темных глазах его, вовсе не безумных, а вполне холодных и здравых, играла самая гнусная похоть, на бритой башке отражался прыгающий оранжевый свет зажженного факела.

– Ты не бойся, голубушка, – взяв кнут, Крысь покусал губу и неожиданно улыбнулся самой обаятельной и радостною улыбкой, какие обычно бывают у очень веселых и добрых людей. – Не бойся, нет. Только пану ни в чем не перечь… И мне.

Последнее слово он произнес с нажимом, чтоб девчонка точно поняла, кто здесь главный и от кого все зависит.

– Пан, он пан и есть, Ганна. Позабавится да забудет. А я вот не забуду, не-ет. Правда, и ты меня приласкай…

Пан Крызь снова запустил руку под рубашку несчастной девы, улыбнулся, на этот раз похотливо и даже в чем-то зловеще, ощерился, словно дикий зверь. Холодная, как у трупа, ладонь его скользнула по животу Ганны к лону… Девушка содрогнулась, словно бы прикоснулась к змее, к толстой ядовитейшей гадине, каких много ползает в районе Мазурских болот.

Палач осклабился:

– Что дрожишь-то, а? А давай, пока пана нет, поцелуемся! В губки… А ну-ка…

– Будь ты проклят, тварь! – сверкнув глазами, Ганна плюнула прямо в гнусную рожу насильника.

Тот отпрянул, не выдержал, с размаху ударил девчонку кнутом.

– Гляжу, ты уже начал, Крызь?