Кондуит и Швамбрания (Книга 1, Кондуит)

На улице пахнет оттепелью. Небо в звездочках, как петлица инспекторского мундира. Я мчусь по пустой улице, а сбоку бежит луна и, как собака, останавливается поочередно за каждым телеграфным столбом. Домики стоят, зажмурив ставни. Как можно сейчас дрыхнуть? Ведь революция же! Мне хочется орать... Из-за угла навстречу нам выплывают два ряда сияющих пуговиц... Цап-Царапыч! Мы с верной луной задаем драпу - бежим назад. Луна прячется за столбы и заборы. Я бегу, укрываясь в их тень. Но Цап-Царапыч уже заметил. - Стой! Стой, прохвост! - кричит он. - Городовой! Но фамилии не кричит. Значит, не узнал, и я лечу дальше. Луна и Цап-Царапыч следуют за мной. Цап-Царапыч - враг. Луна - сообщница. Вот она, чтоб не выдать меня, юркнула за крышу... Но я ошибался. Цап-Царапыч узнал меня. В кондуите на другой день возникла следующая запись на моей страничке: 4 марта был замечен надзирателем на улице после 7 часов. Несмотря на приказание остановиться, убежал... Луна в кондуит не попала,

"ВОЛЬНО!" - ГОВОРИТ СОЛДАТ

В гостиную мы приводим Аннушкиного солдата и Аннушку. Мы ходим по ковру, нацепив на папину трость красный Аннушкин платок. Солдату дают маленькое Оськино ружье. Солдат показывает войну. Мы все поем: По Кавказским горам Гимназист гулялся. Он кричал; "Долой царя!" Красный флаг махался. В гостиной замечательно пахнет смазными сапогами. Мы очень сдружились с солдатом, и он дает нам по очереди заклеивать языком его собачью ножку. А Оська сидит у него на коленях и, подпрыгивая, спрашивает: - А вы отгадайте... Если кит и вдруг на слона налезет? Кто кого сборет? Отгадайте. - Не знаю, - говорит солдат. - Ну, скажи, кто? - И я не знаю, - говорит Ося. - И папа не знает, и дядя. Никто. О ките и слоне долго спорим. Мы с солдатом - за слона, Аннушка назло - за кита. Солдат садится за пианино. Он тычет пальцем в одну клавишу и пытается петь "Марсельезу". Аннушка спохватывается, что уже поздно и нам пора спать. - Вольно! - говорит солдат, и мы идем спать,

САМООПРЕДЕЛЕНИЕ ОСЬКИ

На полу детской начерчены лунные "классы". Прямо хоть прыгай по ним на одной ножке! Мы лежим в своих кроватках и говорим про революцию. Я расска-зываю Осе, что слышал от дяди или читал в газетах о войне, о рабочих, о царе, о погромах... Вдруг Ося спрашивает: - Леля, а Леля! А что такое еврей? - Ну, народ такой... Бывают разные: русские, например, американцы, китайцы. Немцы еще, французы. А есть евреи. - Мы разве евреи? - удивляется Оська. - Как будто или взаправду? Скажи честное слово, что мы евреи. - Честное слово, что мы - евреи. Оська поражен открытием. Он долго ворочается, и уже сквозь сон я слышу, как он шепотом, чтобы не разбудить меня, спрашивает: - Леля! - Ну? - И мама - еврей? - Да. Спи. И я засыпаю, представляя, как завтра в классе я скажу латинисту: "Довольно старого режима и к стенке ставить. Вы не имеете полного права!" Спим. Ночью возвращаются из гостей папа и мама. Я просыпаюсь. Как и все люди после гостей, театра, они устали и раздражены. - Дивный пирог был, - говорит папа, - у нас такого никогда не могут сделать. И куда деньги уходят?! Слышно, как мама удивляется, найдя в подсвечнике на пианино окурок собачьей ножки. Папа пошел полоскать горло. Тренькнула стеклянная пробка графина. И вдруг отец быстрым, очень громким для такой поздноты голосом позвал маму. Мама что-то спрашивала. Папа говорил весело и громко. Они нашли мою записку с великой новостью. Я перед сном написал ее и засунул в пробку графина. Отец с матерью на цыпочках входят в детскую. Отец садится на постель, обнимает меня и говорит: - А революция пишется через "е", а не через "и": ре-волюция. Ты-ы! - И щелкает меня в нос. В это время просыпается Ося. Он, видно, все время даже во сне думал о сделанном им открытии. - Мама... - начинает Ося. - Ты зачем проснулся? Спи. - Мама, - спрашивает Ося, уже садясь на постели, - мама, а наша кошка тоже еврей?

"БОЖЕ, ЦАРЯ..." ПЕРЕДАЙ ДАЛЬШЕ"