Конечная станция – Эдем

«Старичок», – вспомнил я. Стоило мне уйти, и «Эдем» лишился ещё одной человеческой жизни. Это была странная мысль и в корне неправильная, но глядя на гроб, начинаешь думать, что совпадения неслучайны. Всё сцеплено. Алое солнце скользило по блестящим панелям, покрывающим главный корпус, и в одном из окон я увидел Афрани. Она держалась за раму, будто готовясь вышагнуть прямо на двор.

Глава 6. Альтенхайм

Ульрих Трассе был казнён в ночь на первое ноября.

В девять к нему зашёл адвокат и сообщил, что ходатайство отклонено. В этот момент заключённый сидел на стуле. Он даже не повернулся, но ушные раковины словно заострились, и в жилке под моментально посеревшей кожей забился пульс. Я сам видел, как менялись люди, узнав приговор – страх втягивает глаза. «А… способ?» Адвокат соболезнующе покачал головой. Он был чувствительным человеком и желал исчезнуть. По выражению генерал-аншефа Роберта Вегенера, «страна сделала шаг к гуманности», но со связанными ногами через овраг не шагнёшь.

В ноябре рано темнеет.

Яркий свет прожектора выбелил черноту, но краски казались резкими: впадины на месте глаз, синие губы утопленников. От бритых лбов отскакивал блик. Сотни подростков, почти детей, скандировали:

– Ультерих! Хайль, Уль-те-рих!

Почему так? У подростков птичий язык. Взять хотя бы Трассе. Он успел написать только введение к своей книге «Время победы», но уверен – последние строчки просто закольцевали бы мысль; некоторые идеи даются нам в ладонь, как яблоко. Целиком. О чём он думал в ту ночь? Казнь проходила в спортивном зале. Союзники любят спортивные залы. Когда двое конвойных ввели Трассе, от пола ещё пахло резиной футбольных бутсов, в углу, на брусьях, висели гимнастические скакалки, к ножке скамьи прислонился шахматный мяч, великолепный упругий мяч, словно сотканный из заплат, и один из конвойных пошутил: «Сейчас сыграем».

Виселица стояла в центре, на высоком помосте. Трассе шёл как автомат, но когда нога встала на первую из ступеней, он вдруг затрясся и отступил. «Давай, сынок», – сказал палач.

Никаких табуреток. Механический люк обеспечивал долгое удушение. Двоим из соратников Трассе удалось пронести в камеру яд, и они скончались за два часа до казни. Им повезло. Я же всё думаю, почему они отказали ему в расстреле? Я не могу понять. Я – Эрих Коллер, человек нашего времени, убийца, как все мы, не могу понять этого – среди всех элементарных вещей есть одна, недоступная моей рациональности, аналитической мощи представителя высшей и чистой расы.

Какова природа этой гуманности?

***

– Зачем вам крыса? – возмущённо спросила Афрани.

В самом деле, зачем?

– Сам не знаю.

Вместе с тем я сознавал, что вопрос своевременный и отнюдь не праздный, и в самое ближайшее время я буду вынужден придумать хоть какое-нибудь, мало-мальски разумное объяснение.

Потому что крысой пропахло всё.

Ланге не поскупился. Ах ты, чёрт! Половозрелый самец – сантиметров сорок в длину, если учитывать хвост, – глядел на меня сквозь прутья клетки, как узник концлагеря. Рядом с клеткой на тумбочке я увидел пакет с зерном, семечками и гранулами, напоминающими собачий корм.

– Как вы её назовёте?

– Это он. И… какая разница? – я задумался. – Ну, скажем, Буби.

– Буби?

– Или Шницель, – сказал я, начиная раздражаться.

Я не предполагал давать крысе имя. Всё произошло по наитию, в лучших традициях Рождества. Детские глазки и «Папа, давай возьмём щеночка!» Хо-хо. Один взмах хвоста над опилками, и опрятная комната превратилась в благоухающий слоновий нужник, в котором мне предстояло жить ещё как минимум дня два, если не две недели. Или три.

– Тогда уж лучше Буби.

Она улыбнулась. Заразительно – я почувствовал, как губы сами раздвигаются в ответ, странное, непривычное ощущение. Афрани сняла платок, и под ним оказались роскошные чёрные кудри с коричневатым отливом. Их хотелось потрогать, и я молча обругал себя идиотом.

– Когда вы уехали, я так испугалась. Просто до ужаса. Здесь… я решила, вы меня бросили, чтобы вернуться в Вестерхайм, и испугалась так, что плюхнулась в кресло и не могла подняться. Не держали ноги. Я говорила себе: «Встань!» и это… Это было так… Это б-б-было уж-ж…

– Нет, – сказал я.

Болезнь вернулась.

Мне показалось, что стены сблизились, что они несутся на меня со сверхзвуковой скоростью, я как будто оглох и задохнулся. Я не могу слышать женский плач.

– Перестаньте! Афрани, слышите?

Я был готов её ударить. Только бы прекратился звук. В самом деле, я готов был задушить её, встряхнуть, растерзать; этот тонкий всхлип бил мне по нервам, но, к счастью, она справилась и замолчала, и я смог дышать; наконец-то я мог вздохнуть.

– Простите…

– Ничего, – сказал я, разжимая пальцы: на ладонях остались следы. – Вы подумали глупость, Афрани. Я бы никогда вас не оставил. Здесь небезопасно.

– Даже если бы рассердились?

– Какая глупость!