Конечно, это не любовь (СИ)

Полицейские прибыли через двенадцать. Рич и Бакер все еще лежали, оба, как сказал Шерлок, без сознания. Раздался вой сирены, и Шерлок поступил неожиданно — он приобнял Гермиону за плечи, прижал к себе и шепнул ей на ухо:

— Сделай вид, что тебе страшно!

Гермиона подчинилась, пошире раскрыв глаза и приоткрыв рот. Машина остановилась, из нее вышли двое полицейских. Им потребовалось несколько секунд, чтобы оценить обстановку, один бросился к лежащим на земле мужчинам, другой — к Шерлоку и Гермионе.

— Констебль Картер, — представился он и показал удостоверение, — что здесь произошло?

Гермиона уже поняла, что говорить правду нельзя — полиция не одобрит тот факт, что двое подростков выслеживали серийного убийцу. Она уже придумала пару рабочих версий, но тут заговорил Шерлок. Голос его дрожал и звучал на тон выше обычного:

— С-сэр, — пролепетал он, — мы гуляли сегодня по Лондону с Гермионой, и мы увидели, как… — его голос сорвался, словно он от волнения потерял над ним контроль. — Я не знал, что делать, но я не мог позволить этому парню убить его… Я ударил его по шее, я немного занимаюсь борьбой.

Констебль нахмурился и спросил:

— Вы свистели?

Шерлок всхлипнул и кивнул, покрепче прижав к себе Гермиону. Она подала голос и тихо, тоже со слезами сказала:

— Я подумала, что надо как-то привлечь внимание. Они оба упали… И лежали…

Шерлок заботливо сжал ее руку.

— Возможно, понадобится задать вам несколько вопросов, ребята, но сейчас вам обоим нужно домой. Назовите ваши имена и, знаете что, возьмите такси.

— Я Шерлок Холмс, а это Гермиона Грейнджер, — сказал Шерлок, — мы живем в Кроули, Черри-лейн, дома пять и восемь.

Констебль сделал пометку в записной книжке и сказал:

— Теперь идите-ка отсюда. Вам надолго впечатлений хватило, я думаю.

— Да, сэр, — все тем же трясущимся голосом произнес Шерлок и, не выпуская Гермиону из объятия, поспешно, словно больше всего на свете хотел оказаться дома, направился обратно к центру. Только в автобусе он снял руку с ее плеча, как-то недовольно отряхнул рубашку, зевнул и сказал:

— Они будут полными кретинами, если теперь не посадят его.

Гермиона все еще не чувствовала в себе способности вести долгие разговоры, она просто, невзирая на недовольство Шерлока, прижалась к его плечу и уснула.

Дома, конечно, были скандалы — они вернулись в одиннадцатом часу, точно не сказали, где будут находиться. Но главное, на следующее утро в газетах появилась новость о том, что по подозрению в массовых убийствах задержан Крис Бакер.

Шерлок светился, и Гермиона тоже испытывала торжество — пусть немного, но она помогла другу сделать этот мир лучше.

И вот, спустя две недели после того триумфа, она сидит в старом, грязном доме и моет, чистит и скоблит дни напролет, в то время как Шерлок пишет о новых преступлениях — и новых версиях.

И даже мысль о том, что она живет вместе с волшебниками, членами Ордена Феникса, и может каждый день общаться с замечательным профессором Люпином, смешливой Тонкс, а также с Роном и Джинни, не утешала ее. Рон в основном озвучивал ее мысли и говорил, как надоело ему работать эльфом, и в пику ему Гермиона делала вид, что увлечена работой. Джинни в основном говорила о Гарри, да еще иногда о квиддиче.

Вынужденная писать Шерлоку о якобы замечательных каникулах и новых заклятиях, которые они изучают, она почти не получала удовольствия от переписки с ним. Писать об Ордене Гарри Дамблдор запретил категорически, так что приходилось слать ничего не значащие записки, и это тоже расстраивало. Единственным спасением для нее стали письма Виктора. Его письменный английский оказался куда лучше устного — даже когда он делал ошибки в грамматике, понимать его было легко. У него оказался какой-то совершенно неповторимый слог — короткие, почти телеграфные предложения разбавлялись редкими поэтическими вставками. Он в форме конспекта описывал свои рабочие будни, и вдруг, без вступлений и предупреждений, описывал бесподобное закатное небо или падающую звезду. Гермиона писала в ответ — отправляла длинные свитки, в них она ни словом не упоминала ненавистную уборку, но не чувствовала себя обманщицей. Просто она говорила о другом — о книгах, о впечатлениях, о мечтах.

Днем ей было не до писем, миссис Уизли не оставляла им с Роном и Джинни ни одной свободной минуты, но вечером она усаживалась в кровать с пергаментом и чернильницей-непроливайкой и долго-долго писала. Первое время друзья относились к этому спокойно — в конце концов, она же Гермиона, она всегда чем-то занята. Но в один из вечеров Джинни не выдержала и спросила:

— Что ты пишешь?

Гермиона подняла взгляд от текста и честно ответила:

— Письмо.

У Джинни блеснули глаза, и Гермиона вздохнула — не отстанет. Джинни обладала удивительной настойчивостью и способностью добиваться своего любыми способами. Она отложила в сторону свою книгу, перебралась на кровать к Гермионе и спросила:

— Кому?

У Гермионы было всего два варианта — долго скрывать адресата, пока Джини не выкрадет письмо и не узнает его, или сказать сразу, поэтому она сказала:

— Виктору, — и пояснила на всякий случай, — Краму.