Конец

Лису, может быть? И теперь старались не спугнуть ее? Эдди двинулся к фонарю, ступая осторожно, перекатываясь с пятки на мысок, и открыв рот, чтобы дышать как можно тише. Вот он уже вошел в круг света от фонаря. Мужчина в клетчатой рубашке оказался от Эдди на расстоянии вытянутой руки. Не самое удачное место, чтобы пытаться разглядеть что-то во дворе Маццоне – слишком ярко освещенное, – но мозг дополнил контуры объектов, которые слабо различил глаз. Он увидел фигуру человека, даже две фигуры, ковыляющие вразвалочку к краю бассейна.

– Глядим мы на что такое? – спросил он шепотом.

Мужчина вздрогнул, видимо, приближение Эдди осталось для него незамеченным, и неопределенно махнул, лениво пошевелив рукой.

Эдди повторил на лучшем английском, на который был способен:

– На что мы смотрим?

Границы конуса света стали расползаться, и две фигуры – то, на что они смотрели, – стали материализовываться из темноты, делаясь реальными, как бывает, когда игла, медленно прокалывая кожу, входит в тело.

– Что, простите?

Полный мужчина с отвисшим подбородком, похожий на медведя, повторил фразу дважды, понизив хриплый голос, всякий раз с возрастающим нетерпением и меньшим пониманием, указывая куда-то за спину Гари, на цветных женщин.

– Я не понимаю. Можете повторить? По-английски? – сказал Гари.

И толстяк повторил снова, указав на него, потом на его сына, а потом и на себя.

Гари прижал потную ладонь к макушке и прищурился.

– Можно еще раз, ладно?

Что бы то ни было, толстяк заговорил, тыча пальцами в глаза Гари, а потом и себе.

Возможно, он как раз и говорил по-английски, потому он и не понимал.

Негры удалялись прочь.

– Я, мой сын, здесь, визит, – проговорил Гари.

Толстяк выдал целую очередь резких и непонятных слов, а потом уперся пальцем ему в грудь и все повторил сначала.

Гари показалось, что кто-то заскулил. Потом послышался слабый запах аммиака. Он повернулся и посмотрел вниз. Мальчик стоял и плакал. Глаза его стали круглыми, он несколько раз моргнул, и затем на щеки потекли слезы. Малыш намочил штаны.

Лина с гордостью и отвращением смотрела на гонорар за ночную работу, лежащий на телефонном столике. Купюры были новыми, хотя даты выпуска довоенные. Помимо них были еще и три трубочки десятицентовых монет, перевязанные шнурком.

Когда миссис Марини позвонила из парикмахерской, она как раз стояла одна у лестницы и смотрела на деньги. Очевидно, Пиппо-брадобрей находился рядом.

– Как твой торт, мое сокровище?

– Федерика сказала, что все удачно.

– А посуду ты уже помыла?

– Женщина отдыхала, но уже ушла пару минут назад. Мы все убрали, – сказала Лина. – Фредди ушла домой.

– Ты распробовала его?

Лина задумалась на минуту.

– Да, – сказала она.

Повесив трубку, она еще раз посмотрела на деньги.

Она не представляла, что с ними делать, оттого стояла и размышляла, зажав зубами ноготь. Затем одним махом, словно вскрывая раковину с устрицей, резко, чтобы существо внутри могло выбраться наружу, приняла решение.

Она останется здесь. Будет жить в этом доме еще много-много лет. Освоит это ремесло и станет зарабатывать им на жизнь. А деньги она возьмет, поедет в центр города и потратит.

Ей нужно зимнее пальто.

Донна Констанца разорвала путы Чиччо ключом от дома, когда они стояли на тротуаре перед парикмахерской. Мистер Пиппо сказал:

– Это русские идут, а где сирены оповещения о воздушной тревоге?

Жара отступила. Со стороны центра города – северо-запада – дул ветер с заметными порывами, но Чиччо подумал и решил, что нет, это не последствия атомного взрыва, а лишь циклон. Куски оберточной бумаги и фольги, цепляющиеся за сетчатое ограждение двора у монастыря, взлетали вверх, падали и взлетали снова. К северу от экватора направление движения воздушных масс циклона неизменно против часовой стрелки.

Она спросила мистера Пиппо, можно ли воспользоваться его телефоном, и они вдвоем вошли в салон, а Чиччо остался на улице.

Помимо прочего, он мог вдоволь насладиться прохладой наступившего вечера. Как сохранить лицо? Как объяснить, что все только что были здесь, а теперь никого нет?

Чиччо сел на бордюр. Он осознавал, что это весьма смелый поступок – сохранять спокойствие, быть сдержанным, находясь там, откуда только недавно, понимая, как велика опасность, бежала толпа. А он даже не представлял, отчего они все убежали. Чиччо подумал, что и в невежестве иногда есть сила.

Он стоял на обочине на улице, на которой прожил всю жизнь. Он знал ее как свои пять пальцев и в то же время никогда не присматривался к ней раньше. И в то же время Чиччо твердо знал: он никогда раньше здесь не бывал. Да, эта улица удивительно была похожа на ту, где он родился, но и в то же время была совсем другой. Было что-то общее в очертаниях зданий, в расположении пятен света от фонарей на мостовой – но только и всего. Он словно провалился в кошмар, о котором потом скажешь: «Я был на ферме, но это была не ферма».