Конец

Или все было намного проще. Возможно, именно сейчас он ощутил истинную суть этого места, которую изо всех сил пытались скрыть, вырубая лес, строя хибары, а затем и дома, и храмы, прокладывая канализацию и населяя его таким количеством людей (включая его самого). И если произойдет взрыв, и огненный смерч в один миг сотрет с лица земли все здесь – живое и мертвое – и останется только место.

И если он, Чиччо, каким-то образом выживет и однажды вернется сюда, он узнает его. Место. Здесь не останется ничего, что можно будет узнать глазами, но ему этого будет и не нужно. Он узнает его каждой клеточкой своего тела, самой сутью своей.

20

Ювелир стоял на мосту на расстоянии в несколько сотен футов от людского потока, жевал «слоновье ухо», размышлял, как хорошо бы сейчас поговорить с сестрой, прислушивался к стуку собственного сердца. Когда толпа хлынула на мост, словно из прорвавшейся узкой трубы, он вздрогнул. Люди стали заполнять вагоны ожидавших трамваев, мечтая скорее убраться подальше, теперь уже по причинам, совершенно ему непонятным. Наступала ночь. Ювелир облизал сахарную пудру с кончиков пальцев и пошел по мосту, чтобы полюбоваться поверхностью воды, избежать западни толпы, посторониться и наблюдать картину целиком. Теперь люди двигались так, будто хотели взглянуть на него в последний раз вблизи. Он стоял в самом узком месте, преграждая путь потоку. Он хотел увидеть девочку в сарафане-переднике, эту исчезающую прелесть. Он сосредоточился на концентрации надежды, которая была сейчас необходима, концентрации мысли в определенном моменте. Но у него не получилось, он оказался в двух отдельных мгновениях одновременно, словно на нем были очки с одной потерянной линзой.

Он был здесь, на мосту, спустя шестнадцать с половиной лет после события и жевал; и здесь же за десять минут до события сжимал перила. Он доехал до конечной остановки на трамвае и оказался в районе, где никогда не бывал, ведь здесь жили в основном немцы, и вскоре заметил на горке ту женщину, которой так не повезло, ту, что несла на плече мешок, в котором хранят лук. На нем был плохо отглаженный терракотовый пиджак изо льна, вязаный галстук и очки с бифокальными стеклами, а еще черные брюки и двубортное пальто из гладкой шерстяной ткани, лоснящейся от льдинок падающего снега, как тюленья шкура.

День был обеими датами, потому что он не мог воздержаться от того, чтобы назвать его так, и если бы хоть раз он смог подчинить себе язык, на котором говорил, это открыло бы прямую дорогу к тому, чтобы мечта его сбылась. Толпа, что скопилась здесь в этот день августа, была способна унести его на бульвар. Но одновременно здесь был и декабрь, арктическая сонливость, на мосту ни души, если не считать его и женщину; вот и она – шагает за ним следом, красиво напевая рождественскую песенку. Журчала черная, мрачная речушка, не замерзшая лишь в середине. Люди один за другим наталкивались на него, пытались сдвинуть его, однако он крепко держался за перила и не поддавался. Усиливающийся ветер подталкивал его в другую сторону, и, казалось, его скоро разорвут противоборствующие силы. Листья унеслись в вихре, ветки изогнулись. Он повернулся лицом к толпе, желая, чтобы хоть кто-то смотрел на него.

Все в этой толпе были так напуганы (он и сам испугался), сами не понимая из-за чего (и он не понимал). Если бы он мог прикоснуться к причине своего испуга, он больше бы не ощущал страха, а испытывал удовлетворение от осознания. Испытывающий страх никогда не приблизится к тому, что его вызывает. Страх – стрела, указывающая в пустоту. Он потерся языком о вощеную бумагу, собирая последние частички сахарной пудры и кардамона.

С юности он мечтал, что его столкнут с высоты и дадут упасть.

Он шел по мосту, держась на некотором расстоянии от женщины с мешком для лука, позволяя ей шагать беззаботно, ничего не подозревая.

Он отвернулся, сжал перила и посмотрел вниз, туда, где в сорока футах поблескивало по-летнему зеленое полотно речушки. Именно от этого ручья Элефант, или Слоновьего ручья, получил название сам район, хотя был это никакой не ручей, а настоящая река. Много времени прошло после того, как закрепилось это название. Впадали в него два ручья поменьше, русло которых изменили, осушая болото для строительства железнодорожной станции, а его так и не стали называть рекой. Имя – отражение души, которая существует и после того, как объект умер. Он мысленно сравнил название жареной лепешки, которую только что съел, и ручья, отмечая совпадение. А ведь слон ни при чем ни в том, ни в другом случае. Слово существует само по себе, ему не нужен стоящий за названием предмет. Слово, будучи живой субстанцией, имеет свойство сохраняться навсегда.