Конец Емельяна Пугачева (очерк)

«Слова Пугачева атаманам, — отмечает в своих набросках писатель: — Вы за малым шли, у вас на уме было пограбить да пожить сладко, ну, так и делайте, как хотите. А я готов на своей правде умереть».

И в другом месте, перед тем как был взят Пугачев:

«Вы за малым шли… А я готов на своей правде умереть».

Но вот «мужицкого царя», обезоруженного, вяжут. Впереди других предателей — Творогов. Емельян Иванович к нему:

«— Ты что, ехидна, так озлился на меня?»

И вслед:

«— Ладно, ваш верх… А моя покрышка! — сказал Пугачев, когда ему связали назад руки».

Так, этими словами Пугачева отмечает писатель превосходство народного вожака перед его врагами, неугасимую веру его в свое особое назначение.

В ночь с 14 на 15 сентября 1774 года Пугачев был доставлен в Яицкий городок и сдан капитану Маврину. Сюда же доставлена жена Пугачева Софья с сыном Трофимом, а несколько позже — изловленные в степи Афанасий Перфильев, Петр Пустобаев и при них группа казаков и работных людей.

«Чрез два дня, семнадцатого сентября, — отмечает писатель в своем „Плане“, — Пугачев спрашивает — кое число седня? — Семнадцатое! — Именинница сегодня Софьюшка моя. — Ровно год».

Ровно год назад Пугачев встал на Яике во главе восставших казаков, и теперь вот он снова в Яицком городке, но уже как побежденный вождь побежденного народа.

Начав с мысли о побеге на Кубань и в Турцию, восставшие включились затем в общенародную борьбу против крепостников и после разгрома на Волге вернулись к мысли о бегстве из царства неволи. Еще бродя в степи, незадолго перед тем как его предали, Пугачев вновь, как год назад, предлагал атаманам бежать с ним за Каспийское море. Но предлагал он это не с тем, чтобы покориться судьбе, а с тем, чтобы передохнуть вдали и с новыми силами двинуться в Россию на выручку «замордованного народа». Поистине неукротим был «мужицкий царь», и даже на пороге казни, под пытками, не терял он ни светлой мысли, ни жажды жизни. Так именно понимал и толковал его в своем произведении, от первой до последней страницы, В. Я. Шишков.

7

В Яицком городке Пугачева держали три дня — с 15 по 18 сентября.

В «Плане» писателя и в его «Хронике пугачевского движения» имеются заметки:

«16 сентября. Первый допрос Пугачева и его жены Софьи в Яицком городке».

«Приезд Суворова и Голицына. Потемкин требует Пугачева к себе, в Казань, Панин — к себе, в Симбирск».

Как известно, Суворов доставил Пугачева в Симбирск, куда прибыл и Потемкин.

Закованный по рукам и ногам, окруженный штыками, Пугачев держал себя при учиненном ему в Яицком городке допросе героически. «Описать того невозможно, — сообщал капитан Маврин Потемкину, — сколь злодей бодрого духа».

Одну из заключительных глав романа писатель предполагал посвятить встрече плененного, но непокоренного Пугачева с знаменитым полководцем Суворовым: сцена, величавый смысл которой писатель видел в своеобразном, более сочувственном, нежели осуждающем отношении свободолюбивого полководца к мужицкому вождю. Характер этой сцены-встречи определяется на страницах, посвященных во второй части третьей книги «Емельяна Пугачева» ночному отдыху Суворова за Ахтубой, где генерал-поручик, размышляя о самозванце, величает его «мужиком» и тут же напоминает себе, что он, Суворов, «тоже мужик, тоже солдат, тоже русак из русаков».

О встрече Емельяна Ивановича с князем Голицыным, прибывшим в Яицкий городок 17 сентября, в бумагах В. Я. Шишкова («К характеристике Пугачева») имеются следующие записи:

«Князь Голицын в орденах вошел из любопытства в избу, где содержался Пугачев под присмотром Рунича, четырех приставов-офицеров, двух гренадеров гвардии Преображенского полка и двух яицких казаков.

— Емельян, знаешь ли ты меня?

— А кто ваша милость?

— Я — Голицын.

— Не вы ли князь Петр Михайлович?

— Я.

— Ваше сиятельство прямо храбрый генерал — вы первый сломили мне рог».

Необходимо отметить, что в этом диалоге нет и тени заискивания подневольного Пугачева перед князем. Здесь — только признание Емельяном Ивановичем отличной воинской «ухватки» командующего войсками под Татищевой и Самарой. Пугачев, при всей своей ненависти к генералам «Катьки» (так иногда величал он Екатерину Вторую) и явном презрении к неудачникам и трусам среди них (Кар, Рейнсдорп, Брандт), отдавал должное воинскому умению, например, «лихого вояки» Ивана Ивановича Михельсона. Суворова Пугачев боготворил, и в этом сказалось у него исконное, в крови, чувство патриота: он гордился воинским даром одних (хотя бы это и отражалось пагубно на судьбе его «толпы») и презирал других, особенно не терпел он распущенности среди солдат. В этом отношении характерен ответ Пугачева при допросе: на вопрос, «за что он перевешал столько офицеров 2-го гренадерского полка полковника Чернышева», — Пугачев ответил: «За то, что они шли против неприятеля, как овцы, и не соблюдали военной дисциплины».

Эта выписка В. Я. Шишкова из показаний Пугачева подчеркивает заостренное внимание писателя к любопытнейшему и характерному моменту в понимании Емельяном Ивановичем воинского долга.