Конец «графа Монтекриста»

Лев Романович Шейнин Конец «графа Монтекриста»

Мы не рискуем впасть в преувеличение, утверждая, что моральный облик пятидесяти с чем-то обитателей Энской городской тюрьмы (почти без исключения уголовников с солидным стажем) заметно выиграл от сравнения с чистокровными арийцами, занявшими этот городок в один сентябрьский вечер. Право, рядом с представителями «доблестной» германской армии все эти марвихеры, домушники и конокрады выглядели скорее шаловливыми воспитанниками детского дома, нежели уголовными преступниками.

В тот сентябрьский вечер, о котором идёт речь, тяжелый немецкий снаряд начисто скосил угол тюремного здания. Растерявшись от свободы, явившейся к ним столь неожиданно, заключённые столпились у ворот тюрьмы, точнее, у того, что осталось от этих ворот. Напротив полыхала два дома, зажжённые снарядами. В багровом зареве мелькали, как на экране, тёмные фигуры людей, спешивших покинуть город. Грохот артиллерийской канонады и треск пулемётных очередей сливались с рёвом скота, угоняемого населением на восток. Немцы неожиданно прорвались на ближние подступы к городу, и жители не успели вовремя эвакуироваться.

Первыми на опустевшие улицы влетели немецкие мотоциклисты. Они непрерывно и беспорядочно стреляли из автоматов, которые были укреплены на рулях их машин. На перекрёстке один из них круто затормозил и, спрыгнув с мотоцикла, бросился к женщине, которая бежала с ребёнком, таща за собой узел. Выкрикивая что-то на своём языке, немец стал вырывать из рук женщины узел. Девочка, которую женщина держала за руку, заплакала и стала помогать матери, не желавшей отдавать своё добро. Обернувшись к ребёнку, немец раскроил ему череп прикладом своего автомата.

Это произошло мгновенно, на глазах у заключённых, всё ещё продолжавших толпиться возле тюремных ворот. Многие из них хорошо знали эту девочку. Она жила напротив тюрьмы и часто играла на улице. Заключённым было известно, что девочку зовут Женей, и слова смешных детских песенок, которые она распевала, знали в тюрьме уже наизусть. Порой, когда Женя начинала петь, камеры дружно подхватывали мотив.

В свою очередь, и Женя знала обитателей этого страшного дома с решётчатыми окнами. Более того, ей было достоверно известно, что этот дом – тюрьма, что в тюрьме сидят жулики и что жулики – дурной народ. Но, говоря по правде, жулики Жене почему-то правились, и нередко, завидев их лица, прильнувшие к оконным решёткам, она улыбалась им без тени какой-либо укоризны.

И вот теперь эту девочку убил белокурый немецкий фельдфебель. Мать Жени закричала так страшно, так пронзительно, что крик её, сразу заглушивший треск автоматов и гул орудий, казалось, прорезал весь объятый тьмою город, а может быть и весь мир.

И в то же мгновение, не раздумывая, не сговариваясь, даже не оглянувшись, заключённые бросились на фельдфебеля. Едва успев вскинуть автомат, он рухнул от двойного, комбинированного удара в висок и подложечку. Это был удар мастера, и нанёс его заключенный, известный в городе под кличкой «граф Монтекрист», которую он дал себе сам, выпустив почему-то из фамилии героя Александра Дюма последнюю букву «о». Он не раз судился за хулиганство и уличные драки и, скажем прямо, был специалистом своего дела. Через минуту белокурый фельдфебель перестал быть таковым, ибо мёртвые не знают рангов. Он стал просто рядовым покойником, этот чистокровный ариец.

А заключённые пошли на восток.

Они пошли на восток так же, как бросились на фельдфебеля, – не раздумывая, не сговариваясь, не рассуждая. Они шли в строю, как солдаты, и вёл их, как солдат, «граф Монтекрист». И хотя никто из них не произнёс ни слова, и хотя все они были людьми разных возрастов и биографий, осуждёнными за разные преступления и на различные сроки, – шли они организованно, дружно, как один батальон, как одно небольшое, но крепко сколочённое, хорошо сжившееся соединение.

Они проходили улицы, корчившиеся и пожарах, поля, истоптанные и опоганенные врагом, луга, расстрелянные в упор, дороги, изрытые снарядами. Они проходили через окровавленные сёла и обуглившиеся деревни, по искалеченной, измученной, замолкшей земле, которая была их землёй, и их родиной.

Да, родиной. И, может быть, именно в простом этом слове, которое никто из них не решался произнести вслух, и надо было искать разгадку того нового, необычного, что вдруг засветилось в глазах этих людей и что так сурово и требовательно вело их вперёд, на восток. И хотя все они были предоставлены самим себе и любой из них мог свободно и безнаказанно определить свой маршрут, свою судьбу, сделать свой жизненный выбор, – они продолжали шагать вместе, рядом, в строю…

В полдень они пришли в областной центр и построились у здания прокуратуры. «Граф Монтекрист» прошёл в кабинет прокурора и коротко объяснил ему суть дела.

– Гражданин прокурор, – сказал он, – имею доложить, что с марша прибыли заключённые из Энской исправилки.