Конец «графа Монтекриста»

Прокурор выглянул в окно и увидел группу людей, нетерпеливо переминавшихся с ноги на ногу и выжидательно заглядывавших в окна его кабинета,

– А вы, собственно, кто такой? – спросил прокурор, с интересом разглядывая курносую, задорную физиономию «графа», его запыленный бушлат и пышную, затейливо завязанную чалму из старой рогожи на его голове.

– Уполномоченный, – с большим достоинством, не моргнув глазом, ответил «граф». – Ихний уполномоченный. Фамилия – Мишкин, статья 74-я, вторая часть.

– Срок? – коротко опросил прокурор, сразу сообразив, что имеет дело с человеком бывалым, который поймёт его без лишних слов.

– «Петух», – ответил Мишкин. – Имею «четыре «ногтя», но без поражения прав.

– За что прежде судились?

– По той же специальности, – по-прежнему серьёзно ответил «граф». – Исключительно, гражданин прокурор, страдаю за драки. Сызмальства мучаюсь зудом в руках, и, если месяц не заеду кому-нибудь в ухо, нервы не выдерживают, честное слово… И даже начинаются головные боли. Я уж и к врачам обращался, да всё без толку. «Современная. – говорят, – медицина ещё до вашей болезни не дошла. Если там насчёт туберкулёза или камней в печени, то, – говорят, – пожалуйста и милости просим, а насчёт рукоприкладства наука пока бессильна.»

– А где же конвой, путёвка? – перебил его прокурор.

– Разрешите доложить, конвой ввиду военной обстановки добыть не представилось возможным. Который в тюрьме был, то снарядом поубивало, а двое несознательных дали драпу. Так что, хоть и не по своей воле, по оказались мы вполне на свободе. Самоходом отошли. Оно, конечно, без конвоя как будто и непривычно, но где его сейчас возьмёшь? К тому же время военное – капризничать не приходится. Но ничего, прошли довольно аккуратно – потерь и побегов нету. Один только с немцами остался, паразит…

– Фамилия? – спросил прокурор.

– Моя или паразита? – не понял Мишкин.

– Его, – ответил прокурор.

– Трубников, – произнёс Мишкин и, вздохнув, добавил: – Ну, а как теперь насчёт благоустройства? Куда прикажете садиться?

* * *

«Граф Монтекрист» родился, рос и воспитывался в том самом городке, в котором война настала его в качестве обитателя местной тюрьмы. Последнее обстоятельство не очень смущало «графа», поскольку за последние годы оно было для него довольно привычным. Четыре судимости, которые «граф» имел в свои двадцать лет на личном счету, успели приучить его к тюремной обстановке. Он в совершенстве овладел уголовным жаргоном, усвоил нравы и обычаи своих товарищей то камере и отлично разбирался в своеобразной психологии мелких уголовных преступников. Не брезгуя подобной компанией, «граф», однако, никогда не забывал, что сам он не совершил за свою жизнь ни одной кражи и что своими судимостями он обязан главным образом чрезмерно весёлому нраву, и непреодолимой склонности к уличным дракам. Из всех статей уголовного кодекса Мишкин считал для себя приемлемой только одну – 74-ю, в тексте которой отлично ориентировался.

«Одно дело, – размышлял про себя Мишкин, – сидеть за озорство, за хорошую драку, за дебош в клубе с разбитием стекла и снятием штанов с заведующего, а уж совсем другое – пойти на воровство пли грабёж, увести лошадь или там корову и вообще покуситься на чужую собственность. Это уже совсем неблагородно и некрасиво.»

В тюрьме «графа» любили за острый язык, за необыкновенное умение рассказывать всякие весёлые истории, а главное – за то, что был он человеком слова, никогда не заискивал перед начальством, всем делился с товарищами и не давал спуска нахалам.

«Настоящий парень, – с уважением отзывались о нём уголовники, – и котёл у него варит, и себе цену знает, и других в обиду не даст. Конечно, «деловой» из него не выйдет, сидит он всегда исключительно по идейности рук, дерётся без толку, но и фраером тоже назвать нельзя».

В Энске Мишкин считался своего рода городской знаменитостью. О его похождениях и следовавших за ними судебных процессах ходили легенды. И в самом деле, ни одна драка не обходилась без его участия; а в городской больнице, когда туда доставляли очередного потерпевшего со свороченной скулой, перебитым носом или ухом, разорванным до мочки, доктор Эпштейн, старожил, любимец города и весельчак, покачивал головой, перевязывал страдальца, и неизменно говорил:

– Да, батенька, ничего не скажешь… Лихо вас отдубасили. Сразу видно – «графская» работа. Золотые руки у подлеца! Хирург, честное слово, хирург!

Ещё до войны начальник гормилиции товарищ Быстрых, которого местные уголовники в противовес его фамилии именовали «Тихоходом», при одном лишь упоминании графского титула имел обыкновение нервно вскакивать и хвататься за наган.

– Горе моего района! – с чувством отзывался он о Мишкине. – Социально-опасный и в корне преступный элемент. Аль-Капоне против него щенок и младенец!.. Акула уголовного мира!