Конец «графа Монтекриста»

– Вот что, господин Трубников. Нам нужен верный человек, на которого германские власти могли бы положиться. Судя по первому впечатлению, вы – подходящий для нас человек. Нам нужен бургомистр, городской голова – одним словом, хозяин юрода. Если вы готовы честно работать с немецкими властями, с военным командованием, то, как говорят в России, – в добрый час! Вы меня понимаете?

– Понимаю, господин офицер, – запинаясь, ответил Трубников, искренне удивлённый сделанным ему предложением. – Душевно благодарю за честь. Вот только насчёт образования: я всего шесть классов окончил. Дальше не пришлось, дознались про моего папашу.

– Вы можете не краснеть за своего отца, – ласково произнёс офицер. – Судя по всему, это был порядочный человек. Приступайте к работе. А мы будем вам помогать.

На следующий день в приказе, расклеенном по городу, было объявлено, что энским бургомистром назначен Степан Семёнович Трубников и что ему «германское командование вверяет всю полноту гражданской власти и организацию должного порядка и необходимого благоустройства».

И Трубников приступил к своим новым обязанностям.

Он начал с выдачи немцам не успевших эвакуироваться советских работников и членов их семей. В первые же дни на главной площади города было повешено по его указанию несколько десятков ни в чём не повинных людей. По ночам из подвала дома, в котором разместилась «русская полиция» и отделение полевого гестапо, доносились крики истязуемых.

Затем всё население, включая больных, стариков и малолетних детей, было объявлено мобилизованным на «оборонные работы» и партиями выгонялось под конвоем для расчистки дорог и рытья блиндажей. У населения были принудительно изъяты все остатки продовольствия, и в городе начался голод.

Трубников положил немало трудов, чтобы организовать два публичных дома для немецких солдат и офицеров и насильно определил в эти притоны несколько десятков женщин и девушек.

Словом, началось истинно немецкое «благоустройство».

Казалось, что эти меры должны были сломить всякий дух сопротивления в жителях города. Немецкие власти, довольные старательным бургомистром, именно на это и рассчитывали. Тем более удивительным было для них то, что каждое утро приносило новые доказательства существования в городе какой-то тщательно законспирированной и притом очень активной организации, ведущей борьбу с немцами и их прислужниками. Ежедневно «русская полиция» срывала с городских заборов десятки листовок и прокламаций, призывающих к борьбе с оккупантами, клеймящих позором предателей и разоблачающих лживость германской пропаганды. По ночам на воротах городской пожарной команды кто-то аккуратно выписывал мелом краткое содержание сводок Советского информбюро.

Немцы решили поставить у этих ворот ночной пост, но наутро после первой же ночи часовой был найден заколотым, а на воротах белела очередная сводка информбюро. В связи с этим гестапо арестовало и расстреляло ещё несколько десятков человек, но так и не добилось успеха.

Городок жил какой-то странной, двойной жизнью. Днём это был обычный оккупированный немцами населенный пункт. По улицам тяжело маршировали вооружённые немецкие солдаты. В магистрате восседал Трубников и его чиновники, набранные из разного сброда. Расклеивались очередные приказы военных властей и «городской управы» с очередными угрозами расстрела. В публичных домах веселились господа офицеры, забираясь в них чуть ли не с утра. После шести часов дня движение на улицах для гражданского населения прекращалось.

С наступлением темноты немцы уже боялись высунуть нос на улицу, а Трубников прятался дома за семью замками. Городок начинал жить своей, второй, настоящей жизнью. В Заречье включали секретные радиоприёмники и слушали Москву. На окраинах печатали на гектографах листовки. Связисты уходили за сто километров в партизанский отряд, связь с которым не прерывалась ни на один день. Невесть кем и как доставлялись свежие советские газеты, которые жадно прочитывались людьми.

И до рассвета городок снова становился советским.

* * *

В конце сентября линия фронта приблизилась к тому областному центру, в котором продолжали отбывать наказание Мишкин и его «коллектив». Заключённых нужно было эвакуировать. В связи с этим областной прокурор посетил тюрьму и начал проверять списки, лично беседуя с заключёнными. Когда очередь дошла до «графа Монтекриста», его ввели к прокурору. Оба сразу узнали друг друга.

– А, уполномоченный, – улыбнулся прокурор. – Ну как, зуд в руках проходит? Как дела?

– Какие у меня дела, – хмуро ответил Мишкин. – Дела на фронте, а у меня никакого дела нет… Так, жалкое, можно сказать, прозябание и тюремный тыл… Сижу вроде как дезертир какой. В глаза людям стыдно смотреть. Немец во-всю прёт, а я, байбак здоровый, в камере отсиживаюсь. Всю жизнь за драки судился, а при этакой драке сижу сложа руки… Это при моём-то характере! Душа болит, гражданин прокурор, честное слово!..

– Ну, а чего бы вам хотелось? – серьёзно спросил прокурор.

Мишкин задумался. Потом он почему-то оглянулся на дверь и взволнованно произнёс: