Конец моды. Одежда и костюм в эпоху глобализации

Здесь есть сходство с процессом, в ходе которого культурные потоки преображают мир, осуществляя своего рода перевод, приступая к которому, мы не знаем, каким будет конечный пункт, в том смысле, что мы пропускаем исходный материал через некий канал, как даббавалла в Мумбаи перевозят на велосипедах судки с едой. Как это происходит и в фильме, межкультурный перевод сквозь призму моды переносит знаки и ощущения в сферу воображения. Нельзя согласиться с тем, что выбранная мной кинометафора принадлежит индийскому кинематографу, который не относится ни к Голливуду, ни к Болливуду, как писал в New York Times критик Энтони О. Скотт (2014); на нее повлияли старые голливудские фильмы, такие как «Магазинчик за углом» (The Shop around the Corner) Эрнста Любича (1940) и «Вам письмо» (You’ve Got Mail) Норы Эфрон (1998). Кино и мода вновь утверждаются как формы межкультурного перевода, что я показываю в своей книге «Мода за рамками моды» (La moda oltre la moda):

В основе межкультурного перевода лежит иногда почти механический или сложный процесс, в ходе которого знаки проникают из одной культуры в другую и их интерпретируют, воспроизводят, используют, переосмысляют, цитируют, смешивают, соединяют. Межкультурный перевод может вылиться в насильственную трансформацию этих знаков в стереотип, например, когда доминирующая культура поглощает или перерабатывает с искажением знаки подчиненной или «другой» культуры, но может и привести – и именно в таком значении я буду говорить о нем – к созданию пространства взаимодействия, «третьего измерения», говоря словами Рэй Чоу, третьей межкультурной области84.

Например, самостоятельное производство одежды по всему миру сегодня часто соединяет в себе отсылки к прошлому, модную классику и стилистическую новизну. Кроме того, внимание, уделяемое таким практикам, как переработка и повторное использование, и в целом этический интерес к производству одежды и срокам ее службы, побуждает сделать акцент на темах, в контексте которых межкультурный перевод означает также осознание общедоступных возможностей в эпоху глобализации. Таким образом стирается привычное разграничение, которое в процессе становления моды как системы социальных связей возникло между модой (западной) и традицией (незападной), между центром и периферией, между империями и колониями. Облеченное одеждой тело не соотносится ни с какими стандартами, вечно повторяясь в соответствии с некими «традициями» или «первичными» культурными особенностями: даже та одежда, которую мы ошибочно считаем более традиционной и всегда одинаковой, подчиняется циклическим изменениям моды и вкуса.

С этой точки зрения весьма интересно проанализировать стереотипы, бессознательно заложенные в одну из вещей в коллекции Джорджо Армани 2011 года, работая над которой, модельер черпал вдохновение в традиционных японских формах, тканях и фасонах: «По парижским улицам расхаживает теперь гейша, которая на самом деле никакая не гейша, а некое видение Японии, мечта, образы, отпечатавшиеся в памяти и перенесенные на подиум средствами итальянского стиля и чисто европейского искусства высокой моды»85. В основе этой интерпретации – характерные для Европы способы выражения идентичности, противопоставленные образу «гейши», а за «Японией» стоят главным образом воспоминания или мечты, вдохновляющие западного дизайнера. Искусство высокой моды — типично европейский феномен, и разве могло быть иначе? Стиль – однозначно «итальянский». На постколониальном Востоке продолжается колонизация через образы и язык. Но «аутентичны» ли эти образы? Или же они некая проекция в восточном духе, причем в обоих значениях слова «проекция»: как приписывание кому-то другому чувств, которые человек отвергает или не хочет признавать за собой, а потому видит их в других людях и предметах, и как проецирование изображений, например фильма на экране?